доблестный истребитель. Он один. Комлев к нему и применялся. Тот же Чапай, но, в духе времени, не на коне, а в небе. "Один на лихом "ястребке". А военком поделил список на две половинки, и он оказался в училище, выпускавшем летчиков-бомбардировщиков. Эта чужая воля, проявившись внезапно и бесповоротно, сильно подействовала тогда на Дмитрия Комлева. Жить хотят все, садятся не все. Чума болотная, клял себя Комлев, оставить штурмана на стоянке! Возле этой тугой, неподатливой штуки надо быть вдвоем. Надо шуровать ею в две руки, как предписано. Штурман, будь он рядом, навалился бы, дожал. Или звеньевой . Капитан сказал: когда техник летает на своей машине да посвистывает, тогда он нашего племени, мастер. Урпалов же в воздухе переживает, а на земле наверстывает, сказал капитан. Одному, похоже, этой каши не расхлебать. Разве что на живот . Поаккуратней. Стойки, пока подломятся, частично смягчат удар, крылья не длинные, крепкие . В момент кончины самолет становится похожим на живое существо. На границе, под Равой-Русской, после того как освеженную песком и мелом самолетную стоянку взрыли, вздыбили, перелопатили "юнкерсы", два наших белотелых бомбардировщика, сблизившись остекленными носами, распластались в лужах черного масла как гигантские земноводные, сползшие к водопою; истребитель с подломанной ногой поднял короткий хвост подобно окоченевшей птице . "Девятка", согнув винты, зароется в пыль двухголовым бараном. Мать написала: трофимовская Зорька принесла телка о двух головах. Вся Куделиха всполошилась, служили молебен. Беда, говорят, катит большая. Вот она, его беда. Он с трудом разогнулся. Разворот. Распустил привязные ремни, ближе к паху сдвинул упиравший в ребро пистолет, разомкнул грудной карабин парашюта - рассупонился. "Сейчас или никогда", - сказал он себе, выходя на длинную сторону своего маршрута над аэродромом. Сомневался - так ли. Сейчас ли . Собирался с духом. Только бы спина не отказала. Только бы не подвела меня моя хребтина. Только бы не она . Вглядывался в метки, в их излом. Вроде бы что-то сдвинулось. Вроде бы угол изменился. "Причина?" - "Невыпуск шасси", - слышался ему чей-то диалог. "По возвращении с задания?" - "Облет мотора . Задание не выполнено До задания дело не дошло. Фронт остался без разведчика! Назначено расследование ." От себя - к себе, от себя - к себе . Этому будет конец?! Дядя Трофим отговаривал его от училища . теперь с Трофимом не поспорить, помер, но не должно, чтобы его, Трофима, взяла. Двадцать второго июня, под Равой-Русской, когда они днем вернулись с задания, у него был убит штурман и не выпускалось правое колесо. Он кружил с убитым на борту, пропуская всех, чтобы не занять, не загромоздить посадочную, не представляя, как ее вспахали немецкие "восемьдесят седьмые", налетавшие в их отсутствие, - а потом притер-таки свою "двадцатку", и колесо, с таким трудом дожатое, угодило в воронку, "двадцатка" чудом не скапотировала, не вспыхнула, Конон-Рыжий от удара потерял сознание, техник выдернул его из-под повторно начавшейся бомбежки, уволок в щель, а его, Комлева, снова послали на задание. И они мстили, как могли, делали, что удавалось, и так до переправы через реку Ятрань, а под Ятранью, передавая своему технарю, чтобы сберег, комсомольский билет, командировочное и проездную плацкарту, в которых так и не отчитался, выгребая из карманов мелочь, он не стерпел, высказал в сердцах, что думал: как же это получается, к учениям не допускали, "подвел товарищей", а на переправу, где "мессера" и зенитки без просвета - пожалуйста?! Не зря сказал, предчувствовал, как в воду глядел - сбили его, выпрыгнул . нашел своих, нагнал в Каховке, и в Каховке - на т