го турельный защитник, - молчал. Ни единого выстрела. В следующий миг небо и земля поменялись местами, он понял, что самолет на спине; рули ему не поддавались, не двигались, рули окостенели, и Силаев - головою вниз - тянулся, тянулся к защелке, чтобы откинуть "фонарь", открыть кабину. - Во всю глотку кричал: маневрируй, командир, маневрируй! - На спине, что ли, маневрируй? - Как - на спине? Почему на спине? - Летели-то вверх тормашками, колесами к солнцу, не разобрал? Второй "фоккер" по управлению ударил, рули заклинило . Ужас положения Силаевым не осознавался, в нем работал какой-то трезвый счет, в каждое мгновение этого счета он помнил, что хвост перевернутого ИЛа оголен, беззащитен, это убыстряло его действия, он как бы состязался с "фоккером", сидевшим сзади . кто раньше успеет, кто раньше сделает свое дело: "фоккер" добьет его, расстреляет, зажжет, или он откинет "фонарь", откроет кабину, выбросится с парашютом. Так, головою вниз, дотягивался Силаев до защелки, до замка кабины, понимая, что стрелок, возможно, убит, ранен, но прежде, чем поставить ногу на сиденье, оттолкнуться, выпрыгнуть, он норовил, как строго условлено между ними, просигналить, скомандовать Степану трехцветкой: "Прыгай!" Сделал он это? Подал сигнал? Или же только помнил о нем, открывая кабину? Помнил, но не успел, отвлекся привязными кресельными ремнями, необходимостью изловчиться, поставить ногу на сиденье, посильней толкнуться? Он выпрыгнул и приземлился удачно. В дивизионной санчасти повстречал Степана, которого считал погибшим, главврач дал им на радостях по маленькой разведенного спирта. Они снова летают вместе, но всякий раз, когда в расспросах, настойчивых и осторожных, подходит Силаев к неясному месту, пытаясь понять, почему молчал пулемет старшины, почему не поддержал его Конон-Рыжий, летчик страшится услышать встречный вопрос, встречный упрек: почему не просигналил, командир? Опасаясь прямого вопроса стрелка и не слыша его, он обходит молчанием трехцветку, аварийную трехцветную сигнализацию, обговоренную ими в первое же знакомство как раз на подобный случай. Но стрелок вопроса не задавал. Не задал он его и сейчас. Ну, и слава богу, успокаивал себя Силаев. Значит, я как командир все сделал. Просигналил . Конечно, просигналил. Конон получил мою команду, выпрыгнул . А вчерашний его выкрик "Прыгать?" - сомнения не оставляли летчика. Один раз ждал условленной команды, не дождался, как бы снова не попасть впросак? - Ну, и притер ты вчера, товарищ командир, - переменил тему Степан. - На аэродром так не сажают . вжик! Я и не понял, еще летим или уже катимся? "Оцени", - говорили при этом его уставшее лицо и беспокойный взгляд. - Ведь на колеса садились, без гарантий. Ты скомандовал: "Сидеть!" - я и не рыпался, сидел как мышь ." - Пойду смотреть, как истребители садятся, - сказал Силаев. Никто на старте его не ждал, никто туда его не требовал. Старт казался ему тем местом, где он, сбитый, может быть понят, может быть оправдан. Там он увидел капитана Бориса Борисовича Глинку.