еперь отвоевался, так, может, она тебя поддержит. Глядишь, так до своего Старого Крыма, до своей дочурки и жены дотопаешь. Ты ведь их прошлый год не повидал? Вот, бери. Война такое дело, зарекаться не приходится . Что означают эти буквы, какой смысл стоит за ними, Степан не знал, да это его, по правде, и не интересовало: главное для старшины состояло в том, чтобы воспользоваться защитной силой таинственного созвучия. Ибо там, где стоят, где начертаны эти буквы, пуля и снаряд пасуют. "И осколок тоже!" - добавлял Степан. Не проходят, получают отворот. Контанистов нацарапал их финкой на моторе, на хвосте, на крыльях истребителя - и что же? Ни одной пробоины. - Сам, говорит, не особо много сбивал, но и его не тронули, только на Кубани влепили по загривку . За два-то года! - И что ты предлагаешь? - серьезно спросил Силаев. - Как - что? Надписать! Неужели нет, товарищ командир? Новый самолет получим, я свою кабину этими словами со всех сторон укреплю . - Еще получить надо. - Но, товарищ командир, уговор: ни гу-гу. Могила. Иначе вся сила пропадет . Кроме нас двоих, чтобы ни одна душа. Желанного впечатления на летчика грамотка не произвела. - Посмотрим, - сказал он, складывая бумажку вчетверо и упрятывая ее в "пистончик", маленький внутренний карман в брюках, где хранился медальон. - Я на земле молчать умею. Я не люблю, когда в воздухе в неподходящий момент умолкают, - недовольно и уже не в первый раз возвратился летчик к бою с "фоккерами", когда оба они, командир экипажа и стрелок, порознь выбросились из самолета. - А что я мог поделать, если ленту перекосило? - быстро ответил старшина, отодвигаясь от Силаева вместе с табуретом. Сильные, сжатые кулаки Степана как бы выжали на весу мокрую тряпку, показывая крутой перекос пулеметной ленты. Этот резкий, наглядный жест повторяется, едва заводит летчик речь о катастрофе, разразившейся над ними двадцать седьмого числа. - Перекосило ленту, заело и - никак . Почему - "умолк"? Не умолк! Я кричал . Командир, кричу, "фоккера" . Не слышал? Этого крика, предостережения Силаев, мчась над огненной бездной, над клубящейся преисподней Миуса, не слышал. Он сам увидел позади себя "фоккера". Великое преимущество увидеть врага первым - он получил сам. Первым! До того, как от лобастого, сомовидного "фоккера" пошла сверху, ясно различимая в темнеющем предвечернем небе, накаленная докрасна, нацеленная в них трасса. Не прозевал, не упустил момента и уверенно им распорядился: помешал прицельному удару, ускользнул, а сигнала, голоса стрелка не слышал . Отказало переговорное устройство? - Во всю глотку кричал: маневрируй, командир, маневрируй! - твердил Степан. Возможно, внутренняя связь была перебита, - думал Силаев, вспоминая ни с чем не сравнимый восторг, испытанный им, когда он увернулся от трассы, и, одновременно с охватившим его торжеством, свою тревогу, свою догадку, свою уверенность: два "фоккера" в хвосте! Два! Слева и справа! От одного ушел, одному не дался, одного оставил ни с чем, а другой тем временем прокрался с противоположной стороны, чтобы тихой сапой . Но Конон-Рыжего на мякине не проведешь! Сейчас стрелок, используя созданное летчиком преимущество, развернется со своим пулеметом и . Черта получат их "фоккера"! Черта! . Но Степан, его хвостовая опора, е