лтан! - с астматическим призвуком волнения оглашал небо молодой летчик, проявивший свою выучку в нескольких победах, одержанных подряд на виду всей линии БС{4}: он настигал врага "свечой", бил по нему, положив свой истребитель на спину . - Я - Амет Хан-Султан, нахожусь над Сталинградом. Смерть немецким оккупантам! Татарский акцент усиливал клятвенность его обращения. Кто же все-таки в небе пел? Прикинули время; дуэт могли создать истребители, поднявшиеся с Гумрака. Хрюкин связался с полковником, командиром особой группы. "Мои летчики - веселые люди", - ответствовал ему полковник. "Это не веселье! Это кабак в эфире! " - "Жизнь любят, смерть презирают, потому и поют!" - "Прекратить безобразие! Предлагаю заняться связью как тому подобает! " После этого Гумрак стал для него безотложным делом. .Однажды в детстве, в открытой степи, их накрыла низкая, темная хмара. Блистая молниями и погромыхивая, туча надвигалась быстро. В лицо веяло влажной свежестью, серая пыль впереди закипала паром, чернозем на глазах расквашивался, все уже становилась не тронутая дождем полоска. Туча накатывалась, однако, не в лоб, не фронтом, ее сносило ветром в сторону, и пока первые тяжелые капли не шлепнули его по темени, в плечи, в грудь, он надеялся, что она обойдет их, беззащитных. Детские ожидания, как они живучи! В Гумрак ему предстоит въехать. По прямому каналу он поставил задание на разведку лучшему экипажу ПЕ-2, рассчитав так, чтобы к приезду на место, в Гумрак, иметь на руках самые свежие данные о противнике. Информация - козырь, в его положении - единственный. Слух о сильных, как на подбор, истребителях, собранных, чтобы прикрыть город, разошелся широко, на переднем крае их ждали . Вера в панацею, в некое средство, в универсальный способ, который один все повернет и изменит, поддерживалась в нем неопределенностью, смутой положения, но кавалерийский задор в руководстве, мнимое могущество повеления: "Навести в воздухе порядок!" всерьез не принимались. Вызревало чувство, что суждены нам иные, неблизкие и небыстрые пути, с каждодневной кровью, болью и страданием, с проявлением упорства и въедливости . Они выправят, наладят, поставят ход военной машины. Вспомнился ему Сергей Тертышный, первое впечатление о нем, когда он увидел его на крыльце таверны, где они столовались. В напускных клетчатых гольфах, в такой же клетчатой куртке свободного покроя, при галстуке, а на голове - мягкой кожи потертый летный шлем; по моде, узаконенной Чкаловым, поднятые вверх застежки прихвачены резинкой очков-консервов, что придает шлему сходство с чепчиком . Штатское одеяние обнажало в Тертышном не просто военного, но летчика-военного. "Истинно военный летчик", - вот как он о нем подумал. А позже вслух о нем сказал: "ас". Но его тут же поправили: "Не надо пользоваться этим чуждым термином ." Крупные серые глаза Сергея, словно бы от роду не мечтательные, привлекали выражением неслабеющей собранности. С такой внимательностью глаз плохо летать невозможно, Сами испанцы обращались к нему на французский манер: ас Тертышный. Болгары - по-польски: пан Тертышный. Русские звали по имени - Сергей . А ему, волонтеру Хрюкину с паспортом на фамилию Андреева, солоно пришлось за Пиринеями, на каталонской земле. Еще ничего не сделав, да, по сути, ничего и не умея, только выруливая на первый боевой выле