зах - и он один. Высвободился. Все развязал. В сероватом небе - ни наших, ни чужих; одиночество как выход, как избавление, как свобода. "ЕВТИР, - решил Силаев. - ЕВТИР", - только сейчас он вспомнил об этом. Через час с четвертью после старта восьмерка появилась над терриконами, - не в строгом строю полковой колонны, разметанной вражеской зениткой. Стоянка на радостях не придавала этому значения. - Как сходили? - спрашивали ребята из братского полка. - Все вернулись! - счастливо ответствовал механик с бледным, одутловатым от усталости лицом. Аэродром возбужден, дань шумного восхищения первым принимает Алексей Казнов, Братуха. Собственно, сам Братуха в стороне. Валом катясь к его новенькому, с заводского двора ИЛу, наземная служба потеснила летчика. Прибористам, техникам, оружейным не терпится увидеть, во что превращена в бою казновская кабина, - приборная доска разбита, все пилотажные приборы вынесены вон. Трудно сказать, что достойно большего удивления: мастерство командира звена, сумевшего довести самолет, или то, что сам Братуха не получил при этом ни одной царапины? Лицо летчика истомлено, кирпичный румянец поблек. Спохватываясь, ои разводит локти в стороны, оглядывает свои бока, стряхивает с комбинезона сверкающую стеклянную крошку. В ахах, охах, царящих вокруг, есть какое-то преувеличение, кажется Братухе. Какая-то чрезмерность. Этот гам приятен людям, но не соответствует тому, что с ним стряслось. Когда вдруг беззвучно брызнули, исчезли черные зеркальца перед ним, Братуха ничего не понял. Он знал, что должен видеть горизонт, - и он его видел, он знал, что должен слышать мотор, - и он его слышал. Горизонт и мотор. Они держали его, вели . а в приборной доске, в том месте, где компануются пилотажные приборы, зияла рваная, глубокая, темная дыра. Приглядываясь к ней и чувствуя в руках послушную машину, он понимал, что, пожалуй, дойдет, дотянет, сядет . Дошел. Семьдесят три боевых вылета у него на счету. Семьдесят три. После такой передряги пронесет и на восемьдесят, - в одну воронку дважды снаряд не попадает. Дальше загадывать не будем, но восемьдесят вылетов он сделает, отмолотит. И к званию его тогда представят. Обязаны, есть приказ: за восемьдесят боевых вылетов на самолете ИЛ-2 летчик представляется к званию Героя. После чего, дорогая Олечка, мы с тобой встретимся. Мы с тобой побеседуем. Объяснимся. Счастливый Урпалов, с выражением растроганности, даже умиленности на озабоченном лице, охаживал Братуху, боевого комсорга эскадрильи. И Братуха, только теперь сообразив, как непредвиденно, как прихотливо и жутко сработал осколок, вынесший из кабины зеркальца приборов, собранных руками Оли, во всеуслышанье, так истолковал происшедшее: - Не иначе как, братцы, к письму . Бориса Силаева тоже поздравляли. Кто помашет мимоходом, кто подморгнет, кто шлепнет по спине: с возвращением, Боря, да и с продвижением, как же, поставлен в ряд лучших летчиков полка, не шутка! Принужденно улыбаясь и не понимая, что с ним, собственно, произошло, как удалось ему ускользнуть от "мессера", он ждал какой-то подсказки со стороны . В его капонир входил Тертышный. Носки сапог по-утиному развернуты, в руках плоский, не складной планшет, размером со стиральную доску. "Планшет ему мешал, не куртка", - вспомнил Борис, как долго приноравливался лейтенант к кабине. Тертышный был мрачен. Борис подобрался. Потеря ведущего над целью безнаказанно не проходит. - Проявляем ненужную инициативу? - начал Тертышный. - Ты эти хода брось! - Рубцы, надавленные шлемофоном на щеках, алели, от широкой груди лейтенанта веяло жаром . - "Эрликоны" замолчали, ты и рад, думаешь, у него снаряды кончились , или немец устал. Черта! Прекратил стрельбу, жди "мессеров" . - Я не думал .