ШПИОН ПОЙМАН Боевые дни были заполнены дежурствами, вылетами по тревоге. Время стояло страдное. При всем этом надо было постоянно поддерживать в полной исправности технику. Однажды я облетывал самолет, вышедший из ремонта после замены верхней обшивки крыльев. Проверяя прочность и надежность машины, выполнял одну фигуру высшего пилотажа за другой. Накувыркавшись досыта, я решил выполнить на высоте шестисот метров еще несколько управляемых "бочек". И только приступил к ним, как двигатель вздрогнул, словно человек о неожиданного укола. Послышался удар. Еще одна - две минуты - и воздушный винт остановился, его лопасти неуклюже застыли. Развернувшись в направлении аэродрома, решил сесть с убранным шасси. Самолет, как на лыжах, мягко скользнул по высокой траве. Я ощутил два сильных удара о борта кабины, машина остановилась. Она лежала, распластав беспомощные крылья. Подъехал инженер дивизии Борисов. - В чем дело? - спросил он. - Кто его знает, думаю, оборвался шатун, другой причины быть не может. - А почему сел с убранным шасси? - Потому, что не натренировался рассчитывать посадки точно у "Т" с остановленным винтом. Борисов расплылся в своей доброй улыбке, поняв, что вопрос его неуместен. Мои предположения полностью оправдались - причиной происшествия явился обрыв шатуна. Вскоре произошла другая авария, повлекшая за собой более тяжелые последствия, - гибель Аборяна. Дело оборачивалось весьма серьезно. Нужно было принять срочные меры по ликвидации аварийности. Помимо мероприятий, предусмотренных командирами, вопрос об аварийности подробно разбирался и изучался на партийном бюро. Сопоставление отдельных фактов и анализ их позволяли сделать весьма определенный вывод - кто-то устраивает диверсии. Подозрение особенно усилилось после того, как обнаружилось, что замок шасси на моем самолете оказался открытым. А было это так. Поздно вечером я зарулил машину со старта. Механик осмотрел ее и зачехлил мотор. С рассветом после пробы двигателя я сел в кабину и приготовился к выруливанию. Но стоило сдвинуть самолет не более чем на десять сантиметров, как правая нога шасси сложилась. В чем дело? В результате тщательного осмотра было установлено, что складывание шасси в таком случае возможно лишь при вмешательстве человека. - Кто подходил к машине после пробы мотора? спрашиваю Васильева. - Никто, кроме меня и радиста Гамилицкого, - отвечает механик. - Но Гамилицкий проверял настройку радиостанции и больше ничего не делал. Васильев начинает припоминать работу радиста до мельчайших подробностей. Гамилицкий несколько минут находился под плоскостью самолета, где лежала развернутая инструментальная сумка. Что стоило выключить замок шасси? На это требуется несколько секунд. Расчет точный: пока самолет на месте, он в порядке, но как только сдвинется, тотчас же ляжет на крыло. Кто такой Гамилицкий? Как он попал в полк? Помню, как плюгавенький человек, беспрестанно шмыгавший носом, упрашивал бывшего командира полка Адамовича взять его в авиационную часть. - Был в пехоте, ранило в шею осколком во время атаки на правом берегу Дона, - разъяснял он. На шее его заношенная белая тряпка с капельками крови. Шинель на нем неряшливо опустилась, и все обмундирование сидело нескладно, непривычно, как бывает у людей, никогда не носивших военную форму и только что обмундированных. С этого дня замухрышка был зачислен в полк. Он мало с кем разговаривал и мало чем интересовался, старался быть незамеченным. Единственной темой его разговора была жалоба на Теплицкого, исключительно честного инженера по радиоспецоборудоваиию. Гамилицкий жаловался, что инженер ему не доверяет, поэтому-де он не может полностью применить свои силы и способности. Вот теперь, на заседании полкового партбюро, постепенно все припоминая, мы приходили к выводу, что Гамилицкого мы по-настоящему не знаем. С этой поры мы стали наблюдать за каждым шагом радиста. Надо было изловить его на месте преступления. Очевидно, он был не столько радистом, сколько опытным, хорошо знающим материальную часть механиком. Попался радист неожиданно. Как-то моя эскадрилья, поднятая по тревоге, врезалась в общую свалку разгоревшегося над Тамаровкой боя. С нашей стороны, как и со стороны противника, все подходили свежие подразделения. В небе становилось тесно от полутора сот схватившихся насмерть истребителей. Проносились "мессершмитты", "яковлевы", "лавочкины", трещали непрерывные пулеметные очереди. Восьмерка фашистских истребителей, маскируясь солнцем, стремительно пошла в атаку на наш боевой порядок. Разворачиваю эскадрилью на встречный курс и принимаю лобовой удар. Мгновение - и сраженный длинной очередью "мессершмитт", перевернувшись через крыло, входит в отрицательное пике. За ним никто не следит, ибо мы отбиваем одну атаку за другой . Неожиданно на моем самолете чихнул мотор. Привычным движением левой руки берусь за рычаг бензокрана. Обычно легко вращающийся кран на этот раз не поддавался. Что делать? Топливо все. Обрезаю до крови пальцы, пытаюсь открыть кран, но напрасно . Выхожу из боя с неработающим двигателем. Спланировав на свою территорию, приземляюсь вблизи переднего края. Но лишь только самолет сел, десятки артиллерийских снарядов подняли вокруг него фонтаны земли и зажгли почти исправную машину. В поздних сумерках с парашютом через плечо я добрался до аэродрома и, не заходя в свою землянку, отправился на командный пункт полка. - Наконец-то вернулся, - встретил меня начальник штаба Веденеев. - Что, сбили? - В том-то и дело, что не сбили. Мне кажется, что кран бензобаков был законтрен. - Как законтрен? - от неожиданности почти крикнул Веденеев. - Товарищ майор, у нас в полку какая-то сволочь работает. Не может быть, чтобы кран заело. Он у меня всегда легко переключался, а сегодня всю руку изрезал, да так и не открыл, - доложил я. - Ну, а самолет как? - Артиллерия накрыла, сел рядом с передним краем, все как на ладони видно. Начальник штаба задумался. - Ты о Гамилицком какого мнения? - спросил он в упор. - В него я потерял веру. Подозрительный человек. Как только поработает с радиоаппаратурой, так что-нибудь обязательно с самолетом случится. - Давай-ка пойдем на стоянку! Посмотрим, как открываются краны на других машинах. Может быть дел о их несовершенстве. Краны-то ведь мы своими силами устанавливаем. Зайдя по пути за инженером полка, мы втроем отправились к самолетам. Осматривая их, случайно встретили Гамилицкого. Он сидел в кабине одной из машин и, казалось, увлекся настройкой приемника. - Чем занимаетесь? - спокойно спросил его инженер. - Да вот, пока механик на ужине, решил проверить градуировку приемника, - так же спокойно ответил радист. Инженер, став на плоскость, опустил руку за борт и, нащупав бензокран, попытался его повернуть. Гамилицкий заметил движение инженера и с нарочитой медлительностью вылез из кабины. - Вы подождите, товарищ техник, не уходите, - обратился к нему Веденеев. Гамилицкий неожиданно кинулся в кусты. - Стой, гад, руки вверх! - закричал я, бросившись следом за ним. Вместо ответа из темноты прогремел выстрел. Но тут же раздалось: - Врешь, не уйдешь! Это находившийся в кустах сержант Себеев навалился на плюгавого радиста и по-медвежьи заломил ему руки назад. На допросе. Гамилицкий сознался, что он чистокровный судетский немец, продолжительное время жил в России и вместе с отцом занимался шпионажем и диверсиями. После ареста "радиста" отказы материальной части прекратились.