НА БОЕВОМ АЭРОДРОМЕ Простояв на аэродроме сбора неделю, дивизия перебазировалась еще ближе к линии фронта, в Скородное. Теперь тренировочные полеты были исключены. Мы выполняли боевую задачу, поэтому каждый наш вылет сопровождался если не боем с истребителями, так преследованием вражеских разведчиков или отражением бомбардировщиков. Эскадрильи в полном составе несли боевое дежурство. На второй день нашего пребывания в Скородном погиб Мишутин. Катастрофа произошла внезапно и глубоко потрясла всех нас. Вот как это случилось. Мы возвращались с задания. Обычно мы подходили к своему аэродрому на высоте трех - четырех тысяч метров на тот случай, что если аэродром будет блокирован истребителями противника, то, имея преимущество в высоте, мы с оставшимся запасом топлива можем деблокировать его. Так было и на этот раз. Когда я подал команду разойтись на посадку, самолет ведущего второй пары - Мишутина внезапно резко перевернулся и начал быстро вращаться вокруг продольной оси, снижаясь в крутом пикировании. Рядом беспорядочно падал кусок крыла. - Прыгай! Прыгай! - закричал я по радио. Но летчик не выбрасывался. Очевидно, он не мог преодолеть центростремительные силы. Вечерняя полковая сводка сообщила: "Ввиду разрушения крыла самолета произошла катастрофа". С наступлением темноты все, кроме дежурной эскадрильи, хоронили Мишутина. Мне было очень жаль товарища. Сколько дней провели мы с ним в одной землянке, под крышей одного дома! Я вспомнил его подробный рассказ о своей жизни в ночь нашего наступления под Сталинградом. Вспомнил о его чувстве к Наташе Череновой, которое он мне доверительно открыл, его желание взять девушку в полк. Где ты, Наташа? Он любил тебя, этот молодой и прекрасный летчик . Когда мы прощались с другом, с запада, чуть видимые в лучах заходящего солнца, появились пять "хейнкелей". Бомбардировщики шли с курсом "вест". По тревоге поднялось звено второй эскадрильи. Летчики были полны чувства мести. Нагоняя врага, они открыли пулеметный огонь. Один фашист сразу вспыхнул и взорвался, не долетев до земли. За ним взорвался на собственных бомбах при ударе о землю другой фашист. Это был прощальный салют нашему погибшему товарищу. Все чаще и чаще шныряли в тылу фашистские "охотники". Прикрываясь солнцем или облаками, на больших скоростях они проносились вблизи аэродрома, ища самолет связи или транспортный Ли-2. Наиболее излюбленным тактическим приемом у них был удар из труднопросматриваемой зоны. Открытый бой фашистские асы не принимали. Однажды над аэродромом появились четыре "мессершмитта", очевидно, с задачей блокировать его на время, пока вражеские бомбардировщики бомбили наши наземные войска. "Мессеры" держались выше шестибалльной кучевки, просматривая летное поле из-за облаков. С командного пункта взвилась ракета - сигнал взлета дежурному звену. Звено третьей эскадрильи в составе Медведева, Дердика, Егорова и Аборяна дружно оторвалось от земли и сразу же пошло в набор. Вытянувшись почти в кильватер, летчики подходили к нижней кромке облаков. - Смотрите и запоминайте, чего нельзя делать, обратился я к стоявшим со мною рядом летчикам. - Сейчас они будут расплачиваться за свою тактическую неграмотность. И как будто в подтверждение этого из-за кучевого облака на повышенной скорости выскочил "мессершмитт". Медведев, не подозревая об опасности, продолжал набирать высоту. Сухой треск пулеметных очередей . Медведев, сделав почти переворот, выправил подбитую машину и пошел на вынужденную посадку, а "мессершмитт" скрылся в облаках. С интервалом не более десяти секунд был подбит Дердик, а за ним и Егоров. Самолет Егорова вспыхнул и, потеряв управление, начал пикировать. Летчик выбросился из кабины, но попал на стойку антенны. С трудом, почти у самой земли, ему удалось высвободиться и воспользоваться парашютом. Сравнительно благополучно отделался Аборян. Пытаясь выручить своего ведущего, он так задрал самолет, что потерял скорость и свалился в штопор. Это и спасло истребителя. После того как Аборян приземлился, молодые летчики, выражая сочувствие своим пострадавшим товарищам, стали спрашивать меня, как нужно было поступить дежурному звену, чтобы не попасть в тяжелое положение? - Это задача не сложная,- начал я,- только решать ее надо грамотно. Для того чтобы деблокировать аэродром, нужно прежде всего выбрать момент, чтобы противник не мог атаковать на взлете. Ваша атака была наиболее опасна, ибо вы во всех отношениях оказались в наименее выгодном положении относительно противника. Это во-первых. Во-вторых, нужно обеспечить себя скоростью после отрыва от земли, а для этого нельзя переводить самолет сразу в угол набора. Истребитель без скорости - это не истребитель. В-третьих, высоту следует набирать не над аэродромом, а уйдя от него на бреющем полете за пределы видимости истребителя противника. Ну, и, в-четвертых, зная высоту блокирующей группы и обеспечив себя высотой, надо решительно атаковать врага и уничтожить его. Вот если бы ваше звено выполнило все эти давно известные правила, оно садилось бы под аплодисменты, с победой, а не так, как сейчас. Я даже не предполагал, что объяснение выльется в небольшую лекцию, ибо вслед за этим последовали новые вопросы и новые ответы. Я боялся, что неудача потрепанного звена отрицательно подействует на молодых летчиков. Но этого не случилось. Они поняли, что ошибка была допущена по неопытности, и чтобы не повторить ее, надо учиться. Долго беседовали мы в этот вечер. Говорили, в частности, о значении для летчика трезвого расчета, хладнокровия в наитруднейших обстоятельствах. - В самые трудные минуты, - говорил я, - надо заставить себя быть спокойным и уравновешенным. Для этого нужно собрать воедино всю волю, направить все внимание на выполнение поставленной задачи. Я, например, не спокоен до тех пор, пока не вижу противника, у меня голова вращается чуть ли не на 360', хочется заглянуть даже под фюзеляж. Но когда противник обнаружен и принято решение на бой, я спокоен. Мне надо уничтожить врага по быстро сложившемуся плану, что я и делаю. В бою нельзя думать ни о чем постороннем, особенно о своей жизни или смерти. Голова должна быть занята только разгадыванием возможных атак противника и противопоставлением ему своих маневров с расчетом захвата инициативы в свои руки. На следующее утро, когда на плоскостях самолета еще лежала нетронутая роса, а лучи солнца едва коснулись земли, меня и Семыкина подняли в воздух для перехвата фашистского разведчика. У микрофона дежурил Вася Соколов, ему было приказано навести нас на противника. Барражируем в зоне ожидания десять - пятнадцать минут, но ни одной команды в наш адрес не поступает. Вдруг в наушниках послышался знакомый, с волжским выговором голос Соколова: - Ястребы, ястребы! Я - Соколов. Противник севернее точки на вашей высоте. Начинаю вглядываться в северную сторону, а по радио все то же: "Ястребы, ястребы, я - Соколов. Противник с курсом девяносто ." Вскоре замечаю самолет, похожий на Ме-110. - Вижу, - сообщаю наводчику. Но Вася не унимается, как граммофонная пластинка. И чем меньше расстояние между нами и разведчиком, тем быстрее передает он метонахождение противника. Разведчик заметил нас и со снижением стал уходить на восток. Я в погоню. Семыкин неотступно следовал за мной. Когда расстояние между мной и разведчиком соответствовало дистанции ведения огня, штурман дал по мне длинную очередь. Трасса прошла немного выше кабины, и я вынужден был прикрыться за хвостовым оперением разведчика. Незамедлительно Семыкин послал ответную очередь по правому мотору. Она угодила в радиатор, и за правой плоскостью потянулся длинный шлейф водяного пара. Через секунду двухкилевое оперение симметрично расположилось на перекрестье моего прицела. И тут я отчетливо увидел, что мы преследуем своего бомбардировщика конструкции Петлякова. - Прекратить атаку, за мной! - скомандовал я и, круто отвернув, набрал высоту. Наблюдал за подбитым разведчиком до тех пор, пока он на одном моторе дотянул до ближайшего аэродрома и благополучно совершил посадку. Нет ничего досаднее и обиднее такого нелепого случая. А Вася Соколов неумолимо продолжал "наводить". - Где вы находитесь? Почему не отвечаете? - спрашивал он снова и снова до тех пор, пока не увидел нас над аэродромом. Но зато, когда мы вылезли из кабины и сняли парашюты, появился настоящий разведчик Ме-110 . - Вот так и бывает, - с досадой произнес Семыкин. - Не повезет, так уж не повезет. Разве не обидно - своего чуть не сбили, а фриц безнаказанно ушел восвояси. - Нехорошо получилось, Валентин Семенович. Поспешил ты с очередью. Ладно что еще подранили машину, могло быть и хуже, - заметил я. - Товарищ командир, ты же сам говорил, что увидишь самолет - посчитай его за противника, а распознавай уже на короткой дистанции. - Правильно, я так говорил. А какая была дистанция, когда ты открывал огонь? - Так он же первый это сделал. - Вот видишь, как получается: что ни вылет, то наука. - Что же вы не догнали? - обратился к нам с претензией подошедший Соколов. - Догнали и даже проводили до аэродрома,- зло ответил Семыкин. - Почему же молчите? Это же победа! - обрадовался Вася. Тогда мы рассказали все, как было. Соколов понял, что начало ошибки в нем, и стал виновато оправдываться сходством нашего "Петлякова" с "Мессершмиттом-110", плохой видимостью против солнца . Ох, какая внимательность требуется в нашем деле!