ПОД БЕЛГОРОДОМ Коротка июльская ночь. Не успело еще по-настоящему стемнеть, а на востоке уже заря. Летчик встает с зарей. Но ой как хочется спать . Просыпаюсь от легкого прикосновения старшины Богданова. - Светает, товарищ командир. Разрешите поднимать летный состав? - Поднимай, Константин Иванович. Как погода? - Хорошая. Облака разогнало. Ведро будет. С дикой груши, под которой я спал, стекала роса. Крупные капли, собираясь на кончиках листьев, срывались вниз. - Опять тихо, - говорит старшина, - ни единого выстрела. Что они только думают, товарищ командир? - Думают наступать, - отвечаю ему. - А впрочем, об этом, друг, лучше бы у них спросить. Старшина смеется: - Спросил бы, да телефона туда нет. А потом боюсь, не скажут. Пока я одеваюсь, натягиваю сапоги, мы ведем полушутливый разговор. Проходит несколько минут. И вдруг - разрыв снаряда. За ним другой, третий . Загрохотало, заревело по всему фронту. Мы смотрим друг на друга. - Вот тебе и тишина. - Это наступление,- говорит проснувшийся Гаврилов. - Слышишь, наши батареи отвечают. А гул все нарастал и нарастал. Запищал зуммер телефона. Гаврилов взял трубку и тут же передал мне. Вызывал командир полка. - Весь летный состав ко мне, по тревоге! - почти кричал он. В голосе что-то торжественное и тревожное. Через две - три минуты эскадрилья стояла в общеполковом строю. - Получена телеграмма, - начал командир полка, - противник перешел в наступление. Требую большой организованности, порядка, соблюдения маскировки. Задание поставлю позднее. Завтракать и обедать у самолетов. Командиры эскадрилий пойдут со мной, остальные по местам. Мы отправились на командный пункт. Дорогой никто не обронил ни слова. - Стоять приказано насмерть, - сказал командир, когда мы вошли в землянку командного пункта. - Летать будем столько, сколько потребуется. Драться до последнего, и ни шагу назад. Вылетать из положения дежурства на аэродроме, - продолжал он. - Начальник штаба сообщит сигналы. Мобилизуйтесь сами и своих подчиненных настраивайте на длительные, напряженные бои. Отдыха не будет до ликвидации наступления противника. Ясно, товарищи? - Ясно. - По эскадрильям! Решаем с Гавриловым провести короткий митинг. Нужно, чтобы каждый отлично понял, какого огромного напряжения сил требуют от него, и чтобы каждый глубоко пережил два грозных слова - стоять насмерть! С восходом солнца в воздухе появились большие группы фашистских бомбардировщиков под прикрытием и без прикрытия истребителей. Навстречу им выходили наши ястребки. Небо становилось грозным. Моя эскадрилья получила задание прикрывать штаб фронта. Это было делом спокойным. Очевидно, гитлеровцы не знали дислокацию штаба и не посылали туда Бомбардировщиков. Наши бои ограничивались короткими схватками с отдельными группами истребителей, появлявшимися в небе патрулируемого нами района. Летчики начали ныть. - Люди воюют, а мы воздух утюжим, - возмущался Аскирко. - Так нам легко выполнять приказ "Ни шагу назад". Аскирко отличался горячим характером. Небольшого роста, юркий, проворный, он появился в эскадрилье с новым пополнением, но заметно выделялся среди молодых летчиков. Мы тогда еще не знали, как трагически сложится судьба этого человека в столь недалеком будущем. Да и чью судьбу можно предсказать на войне, где каждый бой может прославить человека или стать для него последним . Недовольство Аскирко имело под собой реальную основу. Почетна обязанность охранять штаб, но уж слишком спокойным оказался этот район. И особенно когда рядом непрерывные бои, когда земля и небо гудят и стонут от грохота бомб, снарядов, рева моторов . Однако с утра следующего дня мы были уже на направлении главного удара. Бои разыгрались жестокие. Одна за другой повторялись атаки врага. Противник вводил все новые и новые силы. Кое-где ему удалось потеснить наши части. Деревни в районе сражения были объяты пламенем пожара, на высоте трех тысяч метров даже в кабине самолета пахло гарью. В составе четверки в первом вылете прикрываю район Горлищево. Кругом идет сражение. Трассы пулевых очередей и зенитных снарядов сплетают в небе огненную сеть. Под прикрытием двух "мессершмиттов" появляется "Хейншель-126". Посылаю одну пару для уничтожения корректировщика, сам же с Орловским атакую истребителей. По тому, как встретили нас истребители, было видно, что это опытные летчики. Фашисты хотели устроить ловушку: ведущий отошел влево с потерей высоты, а ведомый - вправо с небольшим набором. Мы также разошлись. В противном случае один из немцев мог набрать высоту и наброситься оттуда, никем не связанный. - Атакую ведущего, а ты бей ведомого! - передаю Орловскому. Выпустив по короткой очереди, мы сошлись на встречно-пересекающихся курсах. Фашист, очевидно, не знал тактико-технических качеств "яка". Он принадлежал к "бриллиантовой" молодежи, которая пришла сюда из противовоздушной обороны Берлина и не была знакома с советскими истребителями. Ас охотно принял бой, состоящий из фигур высшего пилотажа в вертикальной и наклонной плоскости, то с набором, то с потерей высоты. Началось "кувырканье". Противник старался зайти в хвост мне, а я ему. В начале боя он из верхней точки наклонной петли на какую-то долю секунды перешел в пикирование раньше, чем я из нижней точки перевел свой самолет в набор. Но это было только вначале. На второй и третьей вертикалях преимущество уже на моей стороне. "Як", превосходя "мессершмитта" в маневре и скороподъемности, брал верх. Создаю перегрузки, предельно переносимые организмом. Но противник тоже не из слабых. Не отрываю глаз от самолета врага. Запрокинув голову и превозмогая давление огромных центростремительных сил, приближаюсь к "мессершмитту". Фашист или не поверил, что советский истребитель мог обойти его на вертикали, или был слишком привязан к шаблону боевых приемов. Видя, что его положение ухудшается, он продолжал уходить вверх вертикально. При этом скорость в верхней точке падала до минимальной и его самолет, медленно переваливаясь из положения вверх колесами, казалось, зависал. Этим я и воспользовался. Приблизившись к "мессершмитту" на такое расстояние, что в кабине буквально можно было разглядеть летчика, я дал по врагу длинную очередь. Фашист, медленно переваливаясь на нос, вошел в отвесное пикирование. Поединок окончен. Красное пятно вспышки от удара о землю подтвердило, что машина и гитлеровский летчик перестали существовать. Ищу Орловского. Где он? Если ведет бой, хорошо бы ему помочь, а если кончил, то - встретить, чтобы продолжать совместное выполнение поставленной задачи. Но поблизости нет ни моего ведомого, пи пары, которая ушла на уничтожение корректировщика. Вот так повоевали! А что, если сейчас на Горлишево придут бомбардировщики? Кружусь, бросая самолет из стороны в сторону. К счастью, бомбардировщиков нет, а истребители на большой скорости проскакивают мимо, выпуская лишь пулеметные очереди. Наконец время прикрытия вышло. Собираюсь лететь на аэродром. Но с юго-востока показывается группа бомбардировщиков. Разворачиваюсь с набором высоты и занимаю исходное положение над противником. Одновременно слышу со станции наведения: - Ястребок, атаковать бомбардировщиков, не допустить к Прохоровке! Я знаю, что в районе Прохоровки сосредоточивались наши танки. Очевидно, гитлеровцы пронюхали об этом. - Понял, - отвечаю по радио и иду в атаку на флагманскую машину. Двухмоторный "юнкерс" растет в прицеле. Бортовые стрелки врага открывают по мне пулеметный огонь, но я не отступаю. Вынеся перекрестие сетки прицела на упреждение, соответствующее скорости бомбардировщиков и ракурсу цели, нажимаю на гашетки. Однако пулеметы делают лишь по одному выстрелу и захлебываются: кончились патроны. Что же, отступать? Нет, не отступлю! Не сбавляя скорости, иду прямо на самолет ведущего в расчете, что у летчика не выдержат нервы. Отворачиваю от него на самом минимальном расстоянии, проносясь между крылом и стабилизатором "юнкерса". Мои расчеты оправдались: бомбардировщик, не выдержав атаки, открыл бомболюки и, разгрузившись, начал поспешно отходить на свою территорию. Его примеру последовали остальные. Но на подходе вторая группа. Снова боевой разворот и точно такая же атака в крутом пикировании по ведущему бомбардировщику. И эти "юнкерсы" не замедлили освободиться от бомб. Набираю высоту. Силы мои, кажется, на пределе, а противник все идет и идет. Подо мной семерка вражеских бомбардировщиков. Сваливаю истребитель на крыло и почти отвесно устремляюсь на впереди летящий "юнкерс". Фашист, избегая тарана, резко развернул машину и наскочил на своего левого соседа. Столкнувшиеся самолеты стали разваливаться в воздухе, Остальные, сбросив бомбы, начали уходить. - Благодарю за работу! - передали по радио с земли. Лечу на аэродром. Усталость чертовская. В горле пересохло. На стоянке узнаю, что Орловский сбил своего "мессершмитта", затем, пристроившись к другой паре, провел еще два воздушных боя. Мой самолет должен подвергнуться небольшому ремонту: надо заделать пробоины и сменить разорванный правый бак. На операцию потребуется около получаса - время достаточное, чтобы передохнуть и разобрать вылет. А разобрать его необходимо. На этот раз решение мною было принято неудачно. Я распылил силы и без того небольшой группы, все дрались по одному. Удар по врагу был ослаблен. Более того, драка в одиночку намного увеличивала опасность для летчиков. Их выручила хорошая индивидуальная техника пилотирования. Далее. Неверно была выбрана главная цель. Такой целью я посчитал для себя "мессершмитт", тогда как важнее было уничтожить "хейншель", который занимался корректировкой огня артиллерии и, следовательно, представлял большую опасность для наших наземных войск. "Хейншель" надлежало атаковать всеми силами, опять же в интересах быстрого завершения боя, чтобы затем быть в полной готовности для решения основной задачи - борьбы с бомбардировщиками. Обо всем этом я успел переговорить с летчиками, пока ремонтировали мой самолет. К концу нашей беседы из-за капонира показался парторг полка капитан Константинов. Константинов выезжал к месту вынужденной позавчерашней посадки Варшавского. Его возвращение для нас означало и возвращение Варшавского. - С приездом, товарищ капитан! - радостно закричал Аскирко. - А где Яша? Но по лицу парторга было видно, что он несет неприятную весть. Все сразу притихли. - Нет больше Яши. Погиб. И Константинов рассказал печальную историю. Из боя Варшавский вышел смертельно раненным, пуля попала ему в грудь. С трудом посадил самолет. Когда к нему подбежали наблюдавшие за боем пехотинцы и открыли фонарь, он смог лишь сказать: "Не послушал командира" - и умер. Печальное это известие потрясло нас. Варшавского в эскадрилье любили все. Я вспомнил наши совместные с ним вылеты, бои. И сердце сжалось от боли. Сколько же нужно сил, чтобы перенести одно за другим такие страшные испытания! Константинов привез записную книжку и дневник Варшавского. Он отдал их мне. Я раскрыл дневник на последней записи. Она была короткой и сделана в день гибели. Видимо, писал Варшавский, сидя в самолете во время дежурства. "Сегодня меня назначили старшим летчиком, - писал он, - но у меня нет ведомого. Буду по-прежнему летать в паре с командиром. Да это и лучше. По всему видно, что ожидаются сильные бои, а я еще по-настоящему, можно сказать, и не дрался - есть возможность поучиться". Он хотел учиться. Школа войны - это суровая школа. Она не прощает промахов. За свою ошибку Варшавский заплатил жизнью. Нет, не будет хоть в малой мере оскорблением памяти друга разбор его ошибки сейчас, перед боем, ибо уяснение ее может спасти жизнь другим. - Запомните, товарищи, - говорю я, - один урок. Если командир подает команду "За мной!", то надо идти за ним, а не заниматься собственным изобретательством. Ведущему некогда объяснять, почему он принял такое именно решение. Опытный и грамотный в тактическом отношении летчик поймет каждый маневр командира и без объяснения, а если и не поймет, то не отступит ни на шаг от приказания. Варшавский совершил ошибку. Он атаковал без команды, даже вопреки команде. Почему? Ведь летчик он был хороший. Может быть, потому, что хотелось ему подраться с истребителями один на один, из-за чего он пренебрег и групповой тактикой и обязанностью ведомого? .Над аэродромом, не переставая, раздавались пулеметные очереди, ревели авиационные моторы. Где-то поблизости рвались бомбы, гремели артиллерийские залпы. Красный диск солнца с трудом просматривался сквозь дым и пыль. Самолет мой отремонтирован. Взвилась ракета на вылет нашей четверки. Веду звено в район Бутово - Раков - Стрелецкое. Под нами словно извергающийся гигантский вулкан. Горят деревни, горят танки, горят сбитые самолеты. Горит все, кажется, и сама земля, В воздухе дым, копоть, гарь. Кое-где видны разрывы зенитных снарядов. По ним можно угадать, чьи самолеты находятся под обстрелом: разрывы наших снарядов образуют синий дымок, врага - черный. Мы знали, что за сегодняшний день фашистам, как и вчера, удалось немного продвинуться. Они стараются развивать успех. Но стойко выносят удары врага наши воины. Не выносит железо, сталь, земля, а человек выносит. Он тверже стали, наш советский человек, защищающий свою Родину от врага. Он стоит насмерть. Идем в указанный район. Здесь небо полно самолетов. Здесь "мессершмитты" и "лавочкины", "фокке-вульфы" и "яковлевы", "ильюшины" и "юнкерсы", "петляковы" и "хейнкели" . Бои из-за плохой видимости стали быстротечными. В облаках дыма противник быстро исчезал с глаз, за пределы видимости. В такой сложной обстановке нужно принимать решение с первого взгляда, трезво оценивая при этом свои возможности. Мы ввязались в "свалку" там, где "лавочкины" дрались с "мессершмиттами" и "фокке-вульфами". "Лавочкины", судя по окраске коков винтов, - наши соседи. На помощь им мы пришли вовремя. Теснимые вначале врагом, они постепенно захватили инициативу. Боевой порядок противника начал рушиться. То там, то здесь вспыхивали вражеские самолеты, висели парашютисты, выбросившиеся из подбитых машин. В паре с Аскирко мы преследуем "мессершмиттов". Удачной очередью Аскирко сбивает ведущего, но ведомый успевает скрыться в дыму. Вскоре замечаю группу из пяти бомбардировщиков "Хейнкель-111". Перевернув самолет через крыло, бросаюсь на врага. Длинной очередью срезаю ведущего. Он клюет носом и входит в крутое пике, а при ударе о землю взрывается на собственных бомбах. Почти одновременно "лавочкины" сбивают еще двух бомбардировщиков . - Вот это бои, - говорит Аскирко после посадки. Справа дым, слева пыль, впереди ничего не видно, и на земле ад кромешный. Что творится: и наши и немцы все в одну кучу смешались. Не поймешь, кто кого бьет. - И, переведя дух, Аскирко добавляет: - Искупаться бы . - И так словно из воды вылез, - смеется Орловский. - Куда тебе. Вот, брат, денек. Ты вчера боялся, что войны для тебя не хватит . Время подходило к обеду, но есть не хотелось. - Нервное напряжение лишило аппетита, - говорит доктор Керимов. - А кроме этого, жара . - Но окрошки бы поел, - замечает кто-то.- Только холодненькой. - Будет окрошка, и холодная. Сам снимал пробу, отвечает доктор. И действительно, вскоре из чащи появились официантки с окрошкой и другими кушаньями, приготовленными нашим изобретательным поваром. Девушки быстро накрыли "стол", но к еде никто не прикоснулся. - Товарищ командир, почему никто не ест? - возмутилась краснощекая Маша. - Плохо приглашаете! - Разве плохо? Мы готовы, как маленьких, с ложечки кормить, но ведь не едят. Да еще сердятся, что, мол, не время. - Ладно, Машенька, в ужин за одно и отобедаем, а сейчас на самом деле не время. - Будь я начальником, запретила бы летать голодными. - И ранеными, - вставляет Керимов - А кто тогда эскадрилью водить будет? - вмешивается Орловский. Командир летает с ожогом второй степени, Семыкин - с осколком в ноге. - И, обращаясь к девушке: - Вот, Машенька, если бы ты разок слетала да посмотрела, что там творится . - Если бы могла, обязательно слетала и была бы счастлива. А то вот обед вам разношу, а вы отказываетесь от него да еще грубите, - обиделась Маша. - Мы не грубим. Ты меня извини, если обидел. Ведь я шучу, - оправдывался Орловский. В это время ландышем повисла свистящая ракета. Привычным взмахом набросив шлемофоны, летчики кинулись к самолетам. - Прилетим - покушаем, - сказал Орловский, налевая парашют. Почти над самым аэродромом проходило несколько групп вражеских бомбардировщиков. Их длинные камуфлированные тела выделялись на фоне неба. Кое-где над колонной противника уже били наши истребители. Из первой девятки, выхваченные метким огнем, упали сразу два "юнкерса". Однако фашисты продолжали удерживать боевой порядок. Сомкнув строй, они приготовились к отражению удара истребителей. Такую группу нужно атаковать по возможности массированно, добиваясь ее расчленения. Моя эскадрилья взлетела вслед за дежурным звеном и, развернувшись прямо над аэродромом, оказалась в районе воздушного боя. С ходу занимаю боевое положение и иду в атаку, прикрываясь правым звеном бомбардировщиков, чтобы остальные самолеты противника не могли применить бортового оружия. Немцы поняли наш замысел лишь тогда, когда оказались накрытыми пулеметными очередями, и стали перестраиваться. Сбив бомбардировщика, мы начали занимать исходное положение для второй атаки, но только успели развернуться, как с наземной радиостанции передали: - Внимание! Подходят истребители. "Мессершмитты" появлялись с разных сторон отдельными группами. Однако мы успеваем повторить атаку. Горит еще один "юнкерс". Но третья атака сорвалась. "Мессеры" захватили высоту, на их стороне и количественное превосходство. Они связывают нас, оттесняя от бомбардировщиков. Тут уж ничего не поделаешь. Надо драться с истребителями. Немцам удается подбить Аскирко. Но зато и "мессершмитт", срезанный чьей-то меткой очередью, беспорядочно кувыркаясь, идет к земле. Разошлись, когда не осталось патронов ни у нас, ни у противника. Позднее выяснилось, что "юнкерсы" все же не дошли до цели. Их разгромили "лавочкины", подоспевшие с других аэродромов. Своим боем с "мессерами" мы облегчили задачу "лавочкиных". Этот бой имел следующее продолжение. Аскирко немного не дотянул до аэродрома. Подбитый его самолет попал при посадке между двумя деревьями. Поломались крылья, и лишь счастливая случайность спасла летчика от гибели. На подбитой машине возвратился Семыкин. Он вылез из кабины, встревоженный и расстроенный. - Лукавин не прилетел? - спросил он подбежавшего механика. - Прилетел, товарищ старший лейтенант. Семыкин отвел меня в сторону и сказал: - Что будем делать с Лукавиным? Опять ушел из боя. За трусость полагается штрафной батальон, но я решил испробовать еще одну, последнюю меру воздействия - пристыдить Лукавина перед всей эскадрильей за малодушие. Жалкий и ничтожный стоял Лукавин перед строем. Десятки глаз смотрели на него осуждающе и презрительно. Когда летчики разошлись, Лукавин стал оправдываться и клясться, что все это получилось случайно, из-за его малоопытности. - Хотите, я докажу, что не боюсь смерти? - театрально восклицал он. - Дайте мне самолет, я взлечу и на ваших глазах врежусь в землю . Я понял, что и эта последняя мера не подействовала на потерявшего совесть человека: он не стыдился своей трусости. - Ну что ж, - сказал я, - садись в мой самолет, взлетай и врезайся. Только ты этого не сделаешь. Лукавин не ожидал подобного оборота. Он думал, что я буду его успокаивать и отговаривать. - Вот что, - обратился я к нему со всей строгостью. - На следующее задание мы полетим с тобой в паре. Там и докажи свою искренность и честность. Но знай, если и на этот раз струсишь, расстреляю. Готовься к вылету. - Товарищ командир, да я с вами хоть в огонь и в воду. Но вы посмотрите на себя: рука перевязана, лицо обгорело. Вы же не враг себе. Вам же тяжело. Как вы полетите? Я даже растерялся перед таким нахальством труса. - Ты понимаешь, что я приказал тебе готовиться к вылету в паре со мной? Лукавин понял, что ему не отвертеться, и пошел к своему самолету. Вскоре мы взлетели. Я рассчитывал набрать высоту и действовать по принципу свободной охоты: на большой скорости атаковывать замеченного противника и снова уходить на господствующую высоту или скрываться в облачности, в зависимости от обстановки. Лукавин, держась точно установленного интервала и дистанции, неотступно следовал за мной. Показалась смешанная группа "мессершмиттов" и "фокке-вульфов" - восемь истребителей. Она шла, не замечая нас. Решаю атаковать заднего, чтобы затем удобнее было повторить атаку. Наше положение было исключительно выгодным. Со стороны солнца мы незамеченными вышли на исходную позицию. - За мной! В атаку! - подаю команду Лукавину, вводя самолет в пикирование. Перед тем как открыть огонь, по привычке обернулся на ведомого. Лукавин полупереворотом, почти пикируя, теряя высоту, уходил в сторону аэродрома. Но в этот момент его заметили "мессершмитты" и пустились преследовать. Прекращаю атаку и иду на выручку своего ведомого. Но враг опережает меня. Пользуясь превосходством в высоте, фашисты наседают на беглеца. Взятый в клещи, он вспыхнул от их очередей и, теряя управление, пошел к земле. Так бесславно погиб трус Лукавин. Теперь я один против восьми. Фашисты всей группой набросились на мой истребитель. Он уже весь в пробоинах и держится только чудом. Выполняя сложные маневры, стараюсь выйти из-под удара и занять выгодное положение для стрельбы. Мне удается зажечь один "мессершмитт", но это не останавливает фашистов. Они наседают еще яростнее. Два "фокке-вульфа" присосались к хвосту моего "яка", как пиявки, остальные атакуют с разных направлений. Мне бы достичь облачности, тогда, возможно, и удастся оторваться. Делаю восходящую спираль. Фашисты с коротких дистанций беспрерывно посылают длинные очереди. Вот-вот им удастся взять нужное упреждение, и тогда их эрликоны разнесут мою кабину . Уже край спасительной облачности. И вдруг сильный треск - с приборной доски сыплются стекла, двигатель дает перебои, по полу потекло горячее масло. Прижавшись к бронеспинке, я все-таки вхожу в облака. Самолет ранен смертельно. Из патрубков начинает вылетать пламя, мотор ежесекундно может заклиниться. Делаю в облаках разворот. С остановившимся винтом в крутом планировании теряю высоту. "Мессершмитты" ушли. В воздухе спокойно. Спокойно и на земле. Я вышел из района сражения, бои идут южнее. Произвожу расчет для посадки с убранным шасси и тут же замечаю приземлившегося парашютиста. По круглому куполу парашюта не трудно было определить, что это фашистский летчик, возможно, с только что сбитого мною "мессершмитта". Сажусь на пшеничном поле. Надо во что бы то ни стало изловить немца, нельзя, чтобы он ушел. Приподнимаюсь над колосьями и оглядываюсь по сторонам. Вдруг выстрел. Пуля скользнула по капоту мотора и с визгом прошла над головой, заставив меня пригнуться к земле. Ага, вот ты где . Ползу в сторону выстрела. Залег у самого края пшеницы - отсюда хорошо видно. Проходит десять, пятнадцать минут . Неужели дал уйти? Нет, вот он пробирается вдоль пшеницы, Когда немец поравнялся со мной, я вскочил на ноги. - Халт! Не целясь, фашист выстрелил в мою сторону. Почти одновременно хлопнул и мой выстрел. Вражеский летчик неуклюже ткнулся лицом в землю. Я собрал трофейный парашют, затем взял свой и, взвалив их на спину, отправился в сторону Прохоровки. Из-за пшеницы неожиданно вынырнул автоматчик. - Ловко вы с ним разделались, товарищ летчик. Мы весь бой видели и в воздухе и на земле. С нашей батареи это место как на ладони. Давайте помогу парашюты нести, - услужливо предложил автоматчик. Он пригласил меня на батарею и всю дорогу охотно рассказывал то о своих артиллеристах, то о семье, то о дальневосточном крае, где родился. Зенитная батарея стояла на опушке крошечного лесочка. Когда мы подошли к ней, навстречу выбежал молоденький лейтенант. Захлебываясь, он начал восторгаться воздушным боем, который наблюдал вместе со всеми. - Вот это бой! Если бы вы знали, как мне хочется подраться с немцами, не здесь, у зенитки, а чтобы в глаза им смотреть, за грудь схватить, - говорил без умолку лейтенант. - Давайте выпьем за вашу победу,предложил он, входя в блиндаж. - Эх, и летал бы я. Может быть, вот так же на истребителе, как и вы, да на комиссии ушник забраковал. Из-за него и стою теперь с пушками, смотрю, как люди воюют. Лейтенант начал подробно рассказывать, как он старался попасть в истребительную авиацию, но рассказ его прервали звуки удара в гильзу. - Воздушная тревога, - как бы поясняя мне, бросил на ходу вмиг преобразившийся лейтенант. - Идут, гады! В сторону Прохоровки шли две девятки бомбардировщиков. - Сейчас мы их накроем. Точно через наш полк идут, - говорил лейтенант, не спуская глаз с бомбардировщиков. Боевой расчет батареи разместился по своим местам. - Огонь! - скомандовал лейтенант, и, заливаясь неугомонным лаем, заработали автоматические пушки. По фашистам вели огонь несколько батарей. Снаряды сначала рвались позади цели, потом впереди и, наконец, накрыли ее. У одного из "юнкерсов" снарядом оторвало хвостовое оперение, он начал падать и рассыпаться в воздухе. Почти одновременно загорелся и второй "юнкерс". Бомбардировщики вышли за пределы зоны обстрела, и огонь смолк. - Вот так и воюем. Двух сбили, и все. Стой, жди, когда опять через нашу зону полетят, а истребители бьют не дожидаясь, - начал опять лейтенант . Фашистские летчики со сбитых бомбардировщиков опустились на парашютах в двух - трех километрах от батареи. К месту их приземления немедленно отправилась группа бойцов. Подкрепившись у зенитчиков и распрощавшись с ними, я пошел в сторону Прохоровки в расчете добраться на попутной машине до аэродрома соседнего полка. К вечеру я был уже на своем аэродроме. - Хорошо, что пришел, - встретил меня Семыкин. - А я, признаться, загрустил, боялся, как бы Лукавин не подвел. - А он все-таки подвел. - И я рассказал все, как было. - Значит, трусом и погиб. А сколько я с ним натерпелся. Многое еще вам не говорил, думал, переменится человек. - А где комиссар? - спросил я. - Борис Александрович сегодня такое придумал. Видел, в лесу пожар не унимается? - И, не дожидаясь моего ответа, Семыкин начал рассказывать. Гаврилов нашел старый стог соломы, вместе с двумя солдатами перевез его в никем не занятый лес и поджег. Фашисты, решив, что там горит техника, начали бомбить лес. Отбомбятся, а Гаврилов в новом месте создает новую ложную цель. И опять бомбежка. - Наверное, скоро приедет, если бомбы не накрыли, - закончил рассказ Семыкин. - Выходит, некоторые истребители напрасно гоняли фашистов от этого леса. - В том-то и дело, что нет. Бомбардировщики предполагали, что горит что-то важное, и старались прорваться к цели. А когда встречали сопротивление наших истребителей, догадки их вырастали в твердое убеждение. Гаврилов приехал с наступлением темноты. Он навозил соломы на целую ночь, чтобы хватило работы и ночникам-бомбардировщикам. - Пусть лупят сколько влезет, - сказал он. И, засмеявшись, добавил: - Только успеем поджечь солому, а немцы тут как тут, сыплют бомбы, словно ошалелые. Пять девяток разгрузились за день. Да еще, надеюсь, и ночь не пройдет даром . А ночь постепенно спускалась на землю. В воздухе слышался нарастающий гул наших ночных бомбардировщиков. Со стороны противника шли "дорнье" и "хейнкели". Над передним краем, мерцая в пыли и дыму, повисли на парашютах "фонари". Кратковременное затишье, установившееся после заката и до наступления темноты, окончилось. Действовала ночная авиация . Наземные войска остановились на занятых рубежах. Ночью артиллерия и бомбардировщики обеих сторон непрестанно гвоздили по боевым порядкам войск, противники не давали друг другу передышки. Мы собрались для разбора воздушных боев. Нужно было проанализировать действия истребителей противника, чтобы вскрыть изменения в их тактике и противопоставить им свои, более совершенные, тактические приемы. Мы применяли знаменитую "этажерку" Покрышкина и все же несли потери. В чем же дело? Чего мы не предусмотрели? После кратких обсуждений пришли к выводу, что основная формула боя Покрышкина: "Высота, скорость, маневр, огонь" - у нас применялась далеко не в полную меру. - Скорости у нас нет,- резюмировал Орловский свое рассуждение. - А где ты ее возьмешь? - возразил Егоров. - Если бы нам сократили время пребывания над передним краем, тогда можно было бы ходить и на больших скоростях. Все дело в запасе топлива. - Перед начальством вопрос надо ставить, - раздалось сразу несколько голосов. - Немцы летают большими группами, а мы мелкими, да еще и на малой сксорости. Летчики были правы. Количественное превосходство противника создавало для нас в бою большие трудности. Мы били немцев умением, но тут важно было и число. Нельзя было распылять силы истребителей так, как делалось у нас. - В общем, давайте, товарищи, - подытожил я, с завтрашнего дня держать побольше скорость да получше взаимодействовать друг с другом. Мы еще не научились строго соблюдать свое место в боевом порядке. Еще есть у нас случаи отрыва ведомых. Нужно уметь в любых условиях противопоставить нашу тактику тактике противника, да так, чтобы он каждый раз оказывался перед новыми, неизвестными ему приемами. А сейчас спать, спать. Завтра опять бои. Но спать не уходили. Первым не уходил я сам. - То ли дело у моряков или пехотинцев, - начал Аскирко. - Там и Макаров, и Нахимов, и Ушаков, и Суворов, и Фрунзе. А мы, авиаторы, имеем небольшое наследство в тактике, да и история наша хотя и яркая, но короткая. - Насчет истории ты прав, но насчет тактики ошибаешься. - Я стал говорить о Нестерове, Чкалове, Покрышкине. - Они сформулировали многие верные и полезные тактические положения, важно их помнить и выполнять. - Какие же? - не сдавался Аскирко. - А хотя бы, к примеру, соколиный удар Нестерова. В нем заключен принцип воздушного боя и необходимость обеспечить себя превышением в высоте над противником. Суть соколиного удара - кто хозяин высоты, тот хозяин боя. Разве в наши дни это неправильно? Валерий Павлович Чкалов хотя и не воевал, но прололжил разработку основ воздушного боя. Александр Иванович Покрышкин убедительно показал, как надо использовать самолет-истребитель в воздушном бою. Весь боевой опыт учит тому, что главное в бою - это высота, скорость, маневр, огонь. Но Аскирко стоял на своем. - Так почему же мы не используем этих преимуществ? - спрашивал он с прежней настойчивостью. - Это совсем другое дело. У нас не все правильно понимают суворовские слова: "Воевать не числом, а умением". Говоря о числе и умении, Суворов прежде всего имел в виду сосредоточение сил на направлении главного удара, Значит, нужно и нам использовать авиацию не парами да четверками, а собирать сильные группы и громить противника, имея численное превосходство на направлении главного удара. - Как же мы создадим превосходство в количеств, если идет сразу восемьдесят - сто бомбардировщиков? У нас на аэродроме и самолетов не хватит. Я решил опровергнуть этот поспешный вывод. - Хватит, да и останется. Возьмем, к примеру, сегодняшний бой с большой колонной бомбардировщиков. Мы связали истребителей, а "лавочкины" получили возможность всеми силами навалиться на бомбардировщиков. Но атаковали они так, что на каждую девятку по четверкам рассыпались, а им нужно было ударить всей эскадрильей по одной девятке, затем - по второй, по третьей. Эффект был бы другой. А потом, зачем атаковать противника сразу от головы до хвоста колонны одновременно? Ведь уничтожать его лучше по частям. В этом случае свое оборонительное бортовое оружие сможет применить лишь та девятка бомбардировщиков, которая будет под воздействием истребителей. Распыляя же силы по всей колонне, мы не сможем воздействовать на бомбардировщиков так, чтобы подавить и расстроить их огневую систему. Теперь о скорости. Как создать превосходство в этой области, если нам не сократят времени барражирования? И здесь есть выход. До встречи с противником надо ходить по эллипсу, на разворотах набирать высоту, а на прямой увеличивать скорость за счет снижения. С появлением же противника дать газ. "Як" - машина маневренная и скорость сумеет набрать быстро. На этот раз возражений не последовало. - Прикажите, товарищ командир, идти спать,- сказал Семыкин. - До рассвета недалеко, а до фронта совсем близко. Последней фразой Семыкин как бы зачеркнул первую. Разговор перешел на новую тему. - Мне кажется, немцы стоят по ту сторону нашего оврага. Если бы не лес, мы бы их увидели прямо с аэродрома. Артиллерия где-то совсем рядом бьет, - сказал Орловский. Беседа могла вспыхнуть с новой силой, если бы не подошел Гаврилов. - Чего не спите? Отдыхать, товарищи, отдыхать завтра- опять не менее свирепые бои, Фашисты лезут, как оголтелые игроки. Все поставили на кон. Когда летчики разошлись, Гаврилов, обращаясь ко мне и Семыкину, сказал: - Я сейчас с командного пункта, принес "линию фронта". Мы зашли в блиндаж и при свете электрического фонарика нанесли на полетные карты передний край, изменившийся за второй день боев. Красная линия шла по шоссейной дороге на Обоянь и Прохоровку. Ценою огромных потерь противнику удалось продвинуться на несколько километров. Проверив посты и не раздеваясь, мы легли спать. Совсем низко тарахтели По-2, выше с могучим рокотом шли тяжелые бомбардировщики. От бомб и снарядов непрестанно вздрагивала земля, отдаваясь в блиндаже слабыми толчками. У телефона дежурил Богданов. Казалось, никогда не спал этот вездесущий старшина. Днем его можно было видеть на стоянке, в вещевом складе, на кухне, а ночью - бессменно у телефона. Он спокойно раскуривал самокрутку и лишь временами косился на стены землянки, осыпающиеся от близких разрывов снарядов или бомб. С раннего утра 7 июля, лишь только начала таять предрассветная тьма, сражение стало возобновляться с прежней силой. Снова гремит артиллерия - бог войны, лязгают танки, ревут самолеты. Мы прикрываем Беленихино и Прохоровку - районы сосредоточения наших танков. Только успеем отбить одну группу вражеских бомбардировщиков, как появляется новая. Один за другим, объятые пламенем, падают фашистские самолеты. Падают и лезут, лезут огромными армадами, но их встречают достойным огнем. Вот молодой летчик Дердик, отвалившись от группы, соколиным ударом бьет невесть откуда появившегося корректировщика Хе-126. Бьет и сбивает. Летчики сбивают одиночные самолеты противника и снова занимают свое место в общем боевом порядке с тем, чтобы принять участие в атаке крупной группы "юнкерсов". Фашистские бомбардировщики подходили к месту сосредоточения советских танков, и только наша решительная атака отвела от них вражеские бомбы. Воспользовавшись удалением истребителей противника, мы внезапно атакуем бомбардировщиков на встречных курсах под ракурсом две четверти. В атаку веду всю эскадрилью, не оставляя прикрытия. Противник не ожидал нашего удара со стороны передней полусферы. "Мессершмитты" были готовы отражать возможное нападение с задней полусферы и, оттянувшись, оставили голову колонны без прикрытия. Меткой очередью Семыкин зажигает флагманский корабль. Одновременно с ним, потеряв управление, падает второй "юнкерс". Боевой порядок бомбардировщиков рассыпался. Фашисты, сбросив бомбы куда по пало, начали уходить. - Бей гадов! - кричит, войдя в раж, Аскирко. Появляется вторая группа "юнкерсов". - За мной! - приказываю эскадрилье и веду ее в лобовую атаку на истребителей прикрытия в расчете проскочить через их строй без затяжного боя, чтобы обрушить весь удар по "юнкерсам". Разойдясь с прикрывающей группой на лобовых, проскакиваем на исходную позицию для атаки бомбардировщиков. - Бить самостоятельно, иду на ведущего! - приказываю по радио. Бомбардировщик быстро увеличивается в прицеле. Подвожу перекрестие сетки к тупоносой кабине "юнкерса" и нажимаю на гашетки, удерживая перекрестие на цели. Одну - две секунды яростно работают пулеметы, и ведущий самолет, вспыхнув, входит в крутую, спираль. Горит и его ведомый, сбитый очередью Дердика. Остальные беспорядочно бросают бомбы и уходят на свою территорию. Мы преследуем их, но на помощь "юнкерсам" приходят истребители прикрытия. Истребителей много, и они связывают нас боем. - Преследуйте "юнкерсов"! - Бейте бомбардировщиков! - Бросайте истребителей! - передает офицер наведения с наземной радиостанции. Мы отбиваемся от наседающих "мессершмиттов". Горючее на исходе. Вижу, что некоторые летчики уже расстреляли все патроны лишь имитируют атаку. Моя задача сохранить людей и машины, но наводчик стоит на своем. - Бросайте истребителей, бейте бомбардировщиков. - Меня самого не отпускают, - съязвил я в ответ. К счастью, когда "юнкерсы" скрылись из виду, "мессершмитты", начали выходить из боя. - Мы ваши бои видели, - говорил на аэродроме Закиров, блестя зубами и белками глаз. - Мы ваши пушка по звуку слышим. Смотрим, один горит, другой горит. Потом опять горят. А очереди как даешь, на сердце приятно. - Когда оружие хорошо работает, товарищ Закиров, тогда и очереди можно давать длинные. Лишь бы только не заедало. Механик в подтверждение исправности пушек и пулеметов показывает на пустые патронные ящики. - До последний патрон. Ни один задержка не мог быть, сам проверял. - А как вы определяете мои очереди, товарищ Закиров? - По звуку. Вы бьете длинной очередями. Как стреляют другие, так из вашей у них выходит две, а то и три. Наблюдения Закирова натолкнули на мысль, что еще не все летчики избавились от коротких очередей. - Слышите, орлы, оказывается, очереди у вас коротковаты, потому и не достаете фашиста до души. К очереди надставка нужна. - Вот и получается, что снова надо учиться, - говорит Аскирко. - В школе все время говорили, что бить только короткими очередями, а тут наоборот . Век живи - век учись. И пока механики готовили самолеты к очередному вылету, мы продолжали разбирать всевозможные варианты маневра в воздушном бою, чтобы новый вылет был еще более успешным. Да, именно так: век живи век учись! А на войне особенно. Линия фронта придвинулась к Прохоровке, она была в двух километрах от нашего аэродрома. Шли ожесточенные танковые бои. Противник, полагая, что в этом месте ему удалось прорвать главную полосу обороны, бросил сюда для развития успеха механизированные и танковые дивизии. Но танковые войска врага наткнулись на советские танки. Наша пехота отбивала атаку за атакой, артиллерия прямой наводкой в упор расстреливала фашистские бронированные машины. Сражение достигало исключительного ожесточения. Советские летчики вели тяжелые воздушны бои, дрались до последнего патрона. Сегодня прославился своим беспримерным героизмом гвардии старший лейтенант Горовец. Встретив большую группу бомбардировщиков Ю-87, он врезался в их боевой порядок и один за другим сбил восемь самолетов. Когда же кончились патроны, герой пошел на таран и уничтожил еще одного "юнкерса". Салютом погибшему герою были залпы тысяч советских орудий и минометов по врагу . Вечером погиб Дердик. В последнем своем полете он сбил два двухмоторных "юнкерса", но "мессершмитты" зажали его в клещи. Поняв, что выхода нет, Дердик врезался в машину гитлеровца. От недосыпания и огромного напряжения сил начинали сдавать нервы. Грохот несмолкаемой канонады был невыносим. Раздражала даже мелочь, неудача выводила человека из себя. Даже всегда спокойный и уравновешенный здоровяк Орловский не мог удержаться в положенных рамках. Приземлившись однажды на аэродроме, он выскочил из самолета и, выхватив пистолет, бросился на встретившего его техника по вооружению Белова. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Белов не так ловко маневрировал между кустами, а Орловскому не мешал ударявший по ногам парашют. - Что за самодурство? - остановил я преследователя. Орловский выпучил на меня глаза. - Товарищ командир, пулеметы отказали. Зашел "фоккеру" в хвост, жму на гашетки, а стрельбы нет . - А ты разобрался, почему пулеметы не работали? - Что разбираться? Белов смотрит за вооружением, он и виноват! Приказываю разыскать Белова. На нем не было лица. Стали выяснять причину задержки пулеметов. Она действительно произошла по вине техника, вследствие недосмотра за тросами управления огнем: вытянувшись, тросы не снимали затвора с боевого взвода, а это привело к прекращению автоматической стрельбы. - От меня вы получите строгое взыскание. Проступок ваш, кроме того, будем разбирать на партийном собрании эскадрильи, - сказал я Белову. Сейчас больше чем когда-либо надо было поддерживать порядок и дисциплину, ибо это было и поддержанием того жизненного тонуса, без которого летчик немыслим. Вскоре к командному пункту подъехала полуторка. Из кабины вышел Гаврилов. Он должен был уехать от нас: институт комиссаров упразднялся. - Давай, командир, попрощаемся, - сказал Гаврилов. - Может, и не встретимся. - Не поминай лихом, комиссар. Воевали хорошо, жили дружно. Мы обменялись фотокарточками. - Садись, Борис Александрович, - пригласил я. По русскому обычаю посидим перед дорогой. Сели на пеньки. В памяти проносилось прожитое время. Молча смотрели друг на друга. Боже мой, как тяжело расставаться с комиссаром! Хороший он человек. Человек большой души и разносторонних знаний. Мы, летчики, многим обязаны ему за расширение своего кругозора, за более глубокое и яркое восприятие жизни. В лесу рвались снаряды. Невдалеке от нас строилась эскадрилья. - Ну, пойдем к людям, - прервал Гаврилов грустное молчание. - Задерживаться долго не будем, как бы шальной снаряд не угодил. Несколько слов короткой, трогательной речи. Молчаливые, но много говорящие объятия, и мы расстались. - Прощай, Борис! Вечером коммунисты эскадрильи собрались в землянке. Сидели на полу, на земляных нарах и в узкой траншее выхода, упершись спиной в глиняные стены. На нарах вокруг коптилки разместился президиум. Первым взял слово парторг. Надо было заострить внимание коммунистов на укреплении воинской дисциплины: отсутствие Гаврилова надлежало восполнить совместными силами. Разговор шел преимущественно вокруг проступка Белова. - Вы представляете себе всю тяжесть своей халатности? - сурово спрашивал техника Павлычев. - Это не игрушки, не детские забавы. Идет бой. Поймите, бой. Человек из-за вас мог погибнуть . - Белов сорвал вылет отличного летчика. Это тебе не Лукавин летел, а Орловский! Только по вине Белова увернувшийся фашист может снова подняться в воздух, - говорил Семыкин. - Дать бы Белову неисправный самолет и отправить на боевое задание. Как бы он себя почувствовал? По его вине снижена боевая возможность всей части. Собрание продолжалось час, но этот час Белов запомнил на всю жизнь. Он получил от товарищей множество справедливых упреков и укоров и ко всему партийное взыскание. Короткая ночь была неспокойна. Била, не умолкая, артиллерия, рвались бомбы. Я проснулся от непрерывного гудения земли. - Что-то похоже на танки, - вопрошающе говорит проснувшийся раньше меня Семыкин. - Неужели прорвались гитлеровцы? - Что ты? Они бы шли со стрельбой. - Не обязательно. Быстро собравшись, идем на стоянку самолетов. Еще не рассвело. На опушке леса, прямо у наших машин, под кудрявыми деревьями стояли Т-34. - Ничего не понимаю, - разводит руками Семыкин. Танкистам, видимо, тоже не приходилось на исходных позициях стоять рядом с самолетами. - Как вы сюда попали? - спросил нас командир крайнего танка. - Второй год воюю и первый раз встречаю такое соседство. - Не будем удивляться, - сказал я Семыкину. Все бывает на войне. Когда рассвело, танки получили боевую задачу. Лес наполнился ревом моторов. Залязгали гусеницы. Танки пошли в бой . При всей нахрапистости врага стало, однако, заметно ,что его наступление теряет темп. Наш утренний вылет 8 июля прошел без встречи с гитлеровской авиацией. Она действовала реже. Число сбиваемых фашистских самолетов резко сократилось. - Перебили геринговскую саранчу, - говорит - Орловский. - Гитлер, поди, с ума сходит. - Гитлер с ума не может сойти. Чтобы с ума сойти, нужно его иметь, а у Гитлера ума нэма, - шутит Аскирко. Линия фронта, хотя немцы и продолжают наступать, остается без изменений. Удастся ли фашистам продвинуться еще хоть сколько-нибудь или наступление их окончательно захлебнулось? Невольно оглядываешься назад, сравниваешь между собой эти несколько дней боя. Пожалуй, самым тяжелым днем для наших войск было 7 июля. В этот день разыгрались крупные танковые сражения. Мы видели их с воздуха. Только в районе Яковлево нами было зафиксировано на пленку 200 одновременно горящих вражеских танков. .Во второй половине дня командир полка Уткин решил сам вылететь на задание. В его группу вошли я и молодые летчики Караблин и Филиппов. Летим. Противника в воздухе не видно. Но вот впереди показались чуть приметные точки, которые стали вырастать в самолеты. Фашисты не видели нас, предстоял удобный случай нанести по ним удар внезапной атакой. Уткин скомандовал: "За мной, в атаку!" - и, обходя "мессершмиттов", начал выбирать исходное положение. В это время немцы заметили наше звено. Два из них пикированием стали уходить вниз и два остались на высоте. Уткин, надеясь на свою отличную технику пилотирования, принял бой на себя. Затем приказал мне вместе с ним преследовать пикирующих "мессершмиттов", а наши ведомые должны были драться с двумя другими. Решение это было тактически неправильным, ибо ведомые оставались без управления. На предельной скорости Уткин настигает врага. Очевидно, он решил бить его во время выхода из пикирования. Однако, слишком увлекшись, Уткин не успел вывести свой самолет из крутого пикирования и врезался в землю . Какая нелепая гибель! Такой опытный летчик - и так не рассчитать маневр. Ведь это недопустимо даже для новичка . Но эти мысли, анализ действий Уткина пришли позднее. Сейчас же были только горечь утраты и обида за нерасчетливость командира, обида до слез. Но и это чувство вспыхнуло в уме лишь на одно мгновение, уйдя потом в подсознание какой-то тревожащей болью. Главным было не сплоховать перед врагом, не стать вдруг слабее его. Увеличиваю угол пикирования, ловлю "мессера" в прицел и нажимаю гашетки. Он камнем падает вниз. Все! Но в это время к месту боя подходит еще четверка "мессершмиттов". Вшестером они нападают на наших ведомых. "Яки", непрестанно маневрируя, уходили из-под прицельного огня врага. Крутым боевым разворотом, "через плечо", набираю потерянную при преследовании высоту и устремляюсь на помощь товарищам. - Ура! - закричал по радио обрадованный Филиппов. Противник, заметив меня, приготовился к отражению атаки моего "яка". Этим воспользовался Филиппов. Он резко развернул машину, зашел "мессершмитту" в хвост и меткой очередью сбил его. Остальные не решились продолжать бой и поспешно ушли . .До наступления темноты остается один вылет. Собираю восьмерку, в нее входят летчики трех эскадрилий. Едва мы успели подняться, как с командного пункта сообщили о приближении группы вражеских бомбардировщиков. Построив самолеты в два яруса, тороплюсь набрать высоту и встретить противника на подходе. Со стороны Белгорода шла шестерка "юнкерсов" и девятка "хейнкелей", прикрытых звеном "мессершмиттов" и "фокке-вульфов". "Довоевались, - подумал я. - Собрали всякой твари по паре ." Занимаю исходное положение со стороны солнца, Противник идет спокойно, видимо не замечая нас. Выбираю удобный момент для удара по "юнкерсам" и подаю команду: - За мной, в атаку! "Юнкерсы", отстреливаясь из пулеметов, бросают бомбы на свои войска и ложатся на обратный курс. Мы атакуем бомбардировщика, отставшего на развороте и, не преследуя уходящих, наваливаемся на "хейнкелей". С первой атаки нам не удалось даже расстроить их боевого порядка - так хорошо они шли. Но зато со второй один бомбардировщик загорелся, а другой, под битый, начал отставать. Одновременно от нашего звена отделился самолет. Это Филиппов. - Занять место в строю! - приказываю Филиппову. - Ранен. Разрешите идти домой, - передает он в ответ. - Иди, прикроем. Атака по "хейнкелям" продолжается. Истребителей же прикрытия связывает боем пара "яков". Они дерутся успешно. После нашего третьего дружного удара "хейнкели" не выдерживают и, сбросив бомбы, начинают уходить на полном газу. - Три есть, разрешите преследовать! - войдя в раж, кричит Егоров. - Не разрешаю! Перестраиваю боевой порядок эскадрильи для встречи возможных новых групп противника. Летчики быстро, не мешая друг другу, выполнили команду . Но вот уже кончается наше время прикрытия, а немцев нет. Вдруг слышу: - Ястребок, видите южнее деревни рощу? - Вижу. - Штурмуйте по северной опушке. Там пехота, ждем атаки, - приказывала "земля", называя позывной командующего. Построив эскадрилью в правый пеленг, с левым разворотом завожу ее на штурмовку. Опушка стремительно несется навстречу. По мере ее приближения становятся видны темно-зеленые фигурки гитлеровцев. Как много их! Нажимаю на гашетки. Пулеметные очереди режут воздух. Едва не задевая верхушек деревьев, замкнутым кругом проносится вся эскадрилья. - Молодцы, истребители, - звучит голос с "земли". - Пехота шлет благодарность, прошу повторить заход! - Бить до последнего патрона, - передаю команду и повторяю атаки одну за другой. Зенитные установки немцев захлебываются в бессильной злобе. Последняя атака . Короткая очередь - и на моем самолете пулеметы замолкли: патроны все. Перевожу машину в набор, позади, поливая врага огнем, один за другим проносятся остальные летчики. - Работу закончили, - передаю по радио. - Благодарю за . Глухие удары по самолету прервали передачу с земли. Раненый мотор остановился. Сохраняя скорость, перевожу машину в угол планирования и направляю ее в сторону своей территории Под крылом, совсем близко, мелькает изрытая снарядами земля, одна за другой проносятся вражеские траншеи. Надо лететь еще хотя бы две секунды, хотя бы секунду . Но самолет, подчиняясь законам аэродинамики, теряет скорость и идет на посадку. Прикидываю место возможного приземления. Оно между траншеями, на "ничейной" земле. Еще мгновение - и посадка. Быстро выскакиваю из кабины и, отбежав метров десять, бросаюсь в воронку. Пули, взрывая землю, стелются веером над моим убежищем. Попал, нечего сказать. Тут надо как следует поразмыслить. Освободившись от парашюта, приготавливаю пистолет и гранату - подарок комиссара Гаврилова. Вспомнились его слова: "На, командир, гранату, вози с собой, может, и пригодится". Вот уже год, как она была для меня своеобразным талисманом. Теперь граната может оказать неоценимую услугу, может быть, спасти: жизнь. Спасибо тебе, комиссар! Сквозь свист пуль и противное завывание мин слышу голоса: - Русь, сдавайся! "Сейчас сдамся, гады. Жаль, что граната одна", подумал я, снимая предохранительную чеку. - Подходи, кому жить надоело! - И швырнул гранату в направлении голосов. Раздался взрыв, но не такой сильный, как я ожидал. Мне хотелось, воспользовавшись взрывом гранаты, выскочить из воронки и добраться до своей траншеи. Я при поднялся и тут же упал. Правая нога бессильно подкосилась. Наша артиллерия открыла убийственный огонь. Одним из снарядов, очевидно, был выведен из строя пулемет, который не позволял мне высунуться из воронки Разрывы снарядов прижали к земле вражескую пехоту. В этот счастливый для меня момент в воронку вскочил наш пехотинец, который и помог перебраться к своим. Отправиться в госпиталь я не согласился и отлеживался в своей землянке. После каждого вылета Семыкин подробно информировал меня о положении дел, а вечерами мы по-прежнему анализировали проведенные бои. 12 июля в районе Прохоровки разыгрался ожесточенный танковый бой. С обеих сторон в нем участвовало до полутора тысяч танков. Танковый таран, как гитлеровцы именовали свой удар, не пробил нашей обороны. "Фердинанды", "тигры", "пантеры" топтались на месте, горели, подожженные нашей артиллерией, подрывались на наших минах. Лишь за один день этого сражения было уничтожено 400 фашистских танков и самоходных орудий. До 15 июля фашисты продолжали безуспешные атаки, а два дня спустя наши войска, измотав противника, перешли в контрнаступление и к 23 июля отбросили его на исходные позиции. Эти дни я пролежал с больной ногой и о боях знал по рассказам товарищей. - Какая тишина, - говорит возвратившийся из госпиталя Кузьмин. - Будто и боев не было. - Ого, не было, - смеется Орловский. - От эскадрильи рожки да ножки остались, а он - боев не было. Иди посмотри, что за картина около Прохоровки да на Обояньском шоссе. А картина была воистину неописуемая. Тысячи обгорелых танков, орудий, самолетов усеяли белгородские и курские поля . Наша эскадрилья нанесла врагу большой урон, но и сами мы понесли немалые потери. Самолеты у нас были, но не хватало людей. Иные погибли, иные были ранены и не могли летать. Пожалуй, только Орловский да Аскирко не получили ни одной царапины. - Я заговоренный, - шутил Аскирко. - Для меня немцы еще ни снаряда, ни пули не сделали. Нас отводили в тыл, а навстречу нам, сотрясая землю, шли танковые соединения, артиллерийские бригады, летели авиационные полки, шла пехота. На их долю выпало развивать успех контрнаступления, гнать врага на запад. В Никольских лесах под Воронежем мы получили десятидневный отдых, а после, погрузившись на транспортные Ли-2, полетели на формирование в далекий тыл, на Кавказ.