твертого года, наши войска вошли в Севастополь. За новым своим самолетом Борис оставил прежний хвостовой номер "семнадцать". И только. Магия охранной грамоты себя изжила, вера в нее развеялась, как едкий дым над Херсонесом. Впереди был год войны. Силаев вступал в него с единственной верой - в себя . ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ, СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ В СЕВАСТОПОЛЕ (ВМЕСТО ЭПИЛОГА) .Съехавшиеся в город ветераны под вечер стягивались к веранде "Волна" - кто по старой памяти, а кто доверившись чутью, нюху на верные места, который, слава богу, пока не изменяет. Сходились не торопясь, с готовностью продолжить и принять все, чем пренебречь в такой день грешно. Поутру Борис Силаев удивленно слушал, как несется отовсюду: "Сапун-гора", "Сапун-гора". Юбилейные значки, буклеты, брошюры, открытки - славили Сапун-гору. Заказные автобусы, описывая виражи вокруг памятника Нахимову, подхватывали и уносили гостей и хозяев с Графской пристани по центральной улице вверх, за город, к Сапун-горе, белой косточкой обелиска мелькнувшей накануне в окне московского вагона . В те давние дни она такой значительности не имела. В его памяти остались другие названия. Его севастопольские концы и начала - полевая площадка под Евпаторией. Будь его воля, он бы первым делом отправился туда. И, конечно, на Херсонес. На мыс Херсонес. "Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам ." Как сказано, к веранде "Волна" с видом на памятник затопленным кораблям, на его тронутые вековой плесенью литые крылья, на поветшавшие от времени пепельные стены Константиновского равелина гости сходились не спеша: давали знать о себе солнцепек и впечатления дня. Разомлев, порядком притомившись, освежались в парках и на уголках бочковым пивом - горторг расстарался, пиво в продаже было весь день. Под желто-синим тентом выносной палатки рядом с Борисом оказался щуплый, беспокойного вида мужчина. Он переминался, морщась, как в тесной обуви, водил свою кружку по мраморной стойке, его заметные скулы, подбородок и линия рта неожиданно заострялись, выражая готовность по любому поводу идти напропалую. Цепко глянув на юбилейный жетончик Бориса, спросил: - Значок - куплен? - Выдали. - Только гостям? - Почему . Всем участникам освобождения. - Красивый значок. Надо бы получить. Поскольку освобождал. - Дадут. - Времени нет. Хотел ордена надеть, не стал возиться. Их теперь никто не носит, почему - не знаю. Я - авиатор, - веско сказал сосед. - Истребитель, - уточнил он, повысив тон, скулы его напряглись. У Силаева шевельнулось, - смотри, живучее, - ревнивое чувство, а способ уличить петушка, рядящегося в павлиньи перья, многократно проверен. - Какое училище кончили? - спросил Борис. - Ейское. - На чем? - На ЭМБрах. - Налет большой? - По кругу брать, так часов около тысячи. Пожалуй, да. Меня пятого мая сбили, в день большевистской печати. Накануне для замполи