ть подхода неизвестных? Или идти к ним навстречу? Выбрал среднее - пошел по касательной, в сторону дороги. Быстро приближались сумерки, скоро степь окутает темнота. Буду держать курс на юго-восток. Пройдя метров пятьсот, услышал голоса идущих мне наперерез. - Эй, летчик, подожди! Значит, свои! Теперь уже различаю шинели, шапки-ушанки, автоматы на груди. Один из них, лет тридцати, подойдя ближе, сообщил: - Видели мы вашу работу. Молодцы, хорошего фрицам чесу дали! Расколошматили в пух и прах . Второй, помоложе, возбужденно заговорил: - Это вы на зенитку навалились? Ну, думаем, хана, врежется "горбатый" в землю! Потом видим: вынырнул из-за высотки, как из-под земли. Мы всей ротой следили за вами до самой посадки. Это оказались автоматчики, оседлавшие дорогу на Сянцик. Командир роты послал их узнать, что с летчиком, и оказать помощь. - Мне бы в полк добраться, в Астрахань, - поделился заботой. - Это проще пареной репы, - успокоил тот, что постарше. - Здесь часто ходят машины. Остановим . Уже стемнело, когда послышался шум мотора. Шла легковушка. Ее водитель не захотел останавливаться. Но автоматчики оказались молодцами. Их не смутили даже начальственные угрозы из машины. - У нас приказ - доставить подбитого летчика-штурмовика до Красного Худука, - объяснил тот, который был постарше. - Тогда другое дело, - послышалось ворчливое согласие. - А то степь да степь кругом . На второй день на попутных машинах я прибыл в полк. Горечь пережитого сразу смягчилась, лишь только увидел радостные лица друзей, бегущих навстречу. Великое дело - фронтовая семья! Сколько неподдельной искренности, задушевной радости в их взглядах, в дружеских похлопываниях по плечу, в пожатии рук, в оживленных возгласах: "Жив, Пальмов!" - "Целый, без царапин!" В полку я не стал рассказывать о пережитом. Летчиков, которые в каждом полете рискуют жизнью, не удивишь сообщением о том, что в поединке с зениткой был на волоске от гибели. Техникам и механикам такой рассказ мог бы показаться бравадой: вот, мол, как трудно нам, летчикам! А для командира полка главное, что ты жив и снова сможешь идти на задание. На фронте даже самое глубокое потрясение не может длиться долго. Ведь каждый новый день несет новые события, волнующие и ранящие, тревожные и впечатляющие. Потом фронтовые будни совсем заслонили пережитое, отодвинули его, заполнив сердце и сознание новыми заботами. Вскоре мы получили приказ перебазироваться поближе к наступающим войскам. Аэродром Утта, который в августе использовался нами для подскока, в конце декабря стал базой двух штурмовых полков и одного истребительного. Правда, у истребителей, прибывших из-под Сталинграда, было всего несколько самолетов ЛаГГ-3. В первый же день после перебазирования пара "илов" из соседнего полка ушла на разведку вражеского аэродрома под Элистой. Кроме этой пары в тот день в воздух никто не поднимался, поэтому ее вылет был всеми замечен. Говорят, что у тех, кто остается на аэродроме, в таких случаях включаются незримые часы. Пока летчик подходит к цели и выполняет задание, у тех, кто ждет его на земле, время идет ровно. Потом начинается томительное ожидание возвращения, минуты становятся долгими, словно растягиваются, все с нетерпением следят за горизонтом. Так было и на этот раз. Прошли все положенные сроки (они определяются, прежде всего, расходом горючего), а пары "илов" все нет. Десятки глаз с беспокойством шарили по небосводу. И вдруг стоявший на плоскости "ила" механик закричал, показывая рукой: - Смотрите, падает! К аэродрому на высоте 40 - 50 метров шел самолет. Но шел как-то странно, словно лодка в бушующем море: то его выносило на гребень волны, то он нырял в пучину. "