Газа в военно-морской госпиталь. Медики несколько дней боролись за мою жизнь. Сумели вынуть много осколков, а сколько чужой крова влили в меня - того, наверное, не измерить . К концу августа я поднялся с постели и стал передвигаться на костылях. Хотелось скорее вернуться в эскадрилью. Шли тяжелые бои на земле и в воздухе. Каждый день от "новеньких" раненых мы узнавали о потере хорошо известных мне крупных населенных пунктов. Противник хотя и медленно, но упорно продвигался на всех направлениях к Ленинграду. За первую неделю сентября гитлеровцы подошли к Ропше, Красногвардейску [так в годы войны называлась Гатчина], Ижоре, захватили Мгу и вышли к левому берегу Невы. Раненые моряки, привезенные из-под Шлиссельбурга, сообщили, что город захвачен немцами. Держится только маленький островок - крепость Орешек на Неве. В это время я стал ходить с палкой, костыли передал товарищу по палате. Врач сказал, что лечиться мне еще недели две. На шее рана затянулась и заживала хорошо, а вот раны на правой ноге сильно гноились, несколько осколков осталось в мышцах. Такой срок лечения только обрадовал мою супругу, забежавшую в госпиталь навестить меня перед отъездом на оборонительные работы куда-то в район Колпина. Это был ее третий выезд на оборонительные работы. Выглядела она уставшей, сильно похудела. Но, как, и прежде, были аккуратно причесаны волосы. Сашенька заплетала две тугие косы, а на кончиках волосы завивала спиралью. - Тяжело тебе, Сашенька . - сказал я. - Зря ты на прошлой неделе не согласилась уехать в тыл. Могла бы заехать в Старую Ладогу, пожила с моими стариками, а дальше было бы виднее. Сама видишь - обстрелы, бомбежки. Бадаевские склады полностью уничтожены. Говорят, что теперь будет очень трудно с продовольствием . - Нет, милый, как бы ни было тяжело, я из Ленинграда не уеду. Тебя больного, с такими ранами оставить . Нет, нет . Я обнял ее левой рукой, нежно поцеловал. - Сашуня, видишь, костыли бросил, теперь хожу с палкой. Скоро снова сяду на "ишачка", не могу больше здесь сидеть, надо уходить. В эскадрилье долечусь. Завыла сирена, из репродуктора раздался голос: "Воздушная тревога, воздушная тревога ." Я взял Сашу за руку, и мы спустились к траншеям, вырытым во дворе госпиталя для укрытия персонала и раненых. Но прятаться не стали, просто посидели на скамейке под деревом . Когда дали отбой воздушной тревоги, Сашуня заторопилась: боялась опоздать на сборный пункт. Женщинам сказали, что тех, кто сегодня уедет, отпустят домой через пять дней. - Как вернусь, сразу прибегу к тебе, родной ты мой раненый сокол . Она легонько обняла меня за шею, несколько раз поцеловала. - Давай помогу тебе подняться в палату, а то растревожишь раны. Я еще успею . - сказала она, беря меня под руку. - Не надо, Сашенька, - я до обеда побуду здесь, а то по тревоге опять придется ковылять с третьего этажа . Утром 12 сентября я, стараясь меньше хромать, пошел к начальнику медчасти госпиталя. Не спрашивая разрешения, вошел в кабинет и произнес подготовленную заранее фразу: - Товарищ начальник, я, летчик-истребитель - ночник, бегаю всю ночь в укрытие по воздушной тревоге, а бить врага в воздухе кто будет? Прошу отпустить меня в часть. Самолеты есть, а летать некому. Если не отпустите, все разно уйду сегодня же, вот так, в чем есть. Врач внимательно посмотрел на ме