отом уйти со снижением. А в это время внизу кипел жаркий бой. Наши артиллеристы трассирующими снарядами указали направление на цель. Истребители прикрытия, отогнав противника, возвратились на свое место, и мы начали атаки. Сразу после них ринулась вперед пехота. Самолет Гапеева мы увидели на берегу Сиваша. Летчик и стрелок стояли возле поникшего "ила" - значит, живы. Обратный маршрут пролегал через Асканию-Нову. Бреющий полет вспугнул стаю птиц. Война нарушила и этот заповедный уголок земли. Идем стройной группой. Оглядываю ведомых. Есть все, кроме машины Гапеева. Идет в строю и Ганин. На этот раз он действовал над целью нормально. Может, пересилил себя и переборол чувство страха? Однако кое-что опять настораживало. Последние дни как только второй вылет, так у Ганина неприятности: то шасси не убираются и пришлось вернуться, то отказал прибор контроля температуры воды, и Ганин снова возвратился. Объяснение причин вроде законное. Ведь параграфы наставления по производству полетов гласили: "При отказе одного из приборов во внеаэродромном полете - полет прекращается", "С выпущенными шасси боевой вылет выполнять нельзя". Проверили на земле шасси - убираются. А температуру воды при желании можно контролировать по температуре масла. Другой летчик так бы и сделал. Привычный выскок, над аэродромом роспуск группы и заход на посадку. Командир, как правило, садится первым. На этот раз у меня что-то не получилось с расчетом, и я решил уйти на второй круг, помня летную заповедь: второй круг - не позор, а учеба. Когда снова заходил на посадку, увидел картину, от которой похолодели руки. Рядом с "Т" лежал самолет, Чей же это? Гадать долго не пришлось. Ганин! На пробеге вместо закрылков убрал шасси. Такое встречалось и у других летчиков: краны шасси и закрылков на Ил-2 расположены рядом. Но тут опять Ганин! Наваждение какое-то! Ведь каждый самолет на счету, а теперь его машина на несколько дней вышла из строя. Летчик хлопает глазами и невозмутимо отвечает: - Схватился не за тот кран. Разве с другими этого не бывает? На собрании эскадрильи, подводя итог боевой работы за три дня, решили обсудить отношение Ганина к вылетам. Коммунисты и комсомольцы самокритично признавали свои недочеты и упущения, не щадили и Ганина. Гневно, но доказательно упрекали его в ошибках, которых можно избежать, в неисправностях, которые можно упредить. В голосе выступавших звучала обида за честь эскадрильи, полка, которой не дорожил молодой летчик. Жалея Ганина, его никто не обвинил в трусости, хотя основания для этого были. Люди знали - такое обвинение очень тяжкое, и если оно окажется ошибочным, летчику будет нанесен чувствительный удар. После собрания Ганин два дня вел себя нормально. Даже подумалось: вот что значит коллективное мнение! Но прежнее повторилось. Снова пришлось докладывать командиру полка. Подполковник Смыков решил сам проверить летчика в боевом вылете. Возвратился недовольный. Сообщил: - Над целью начал шарахаться. Чуть всю группу не разогнал. - Что же будем делать, Георгий Михайлович? Смыков нахмурил брови, потом вроде просветлел: - Отправим его в тыл как неспособного воевать, А? Кто способен - пусть дерется, умирает за Родину. Я понял - шутка от злости. В самом деле, как быть с человеком, который идет в бой, но не стреляет по врагу? - Вот что, товарищ командир эскадрильи, - Смыков распрямил сутулеватые плечи. - Будем воспитывать, Может, он еще обретет себя. Штурм крымских укреплений врага продолжался. Полк уже действовал на правом фланге фронта, наносил удары по ишуньским