В НЕБЕ СОРОК ТРЕТЬЕГО Во второй половине апреля 1942 года полк перебазировался на полевой аэродром, расположенный в районе станицы Кореновской. После заснеженной, исковерканной воронками сталинградской степи здешняя местность показалась сказочной. От утопающих в зелени домов веяло мирным покоем. Однако идиллия эта была хотя и не призрачной, но очень зыбкой, только с точки зрения природного богатства, щедрости кубанской земли. Обстановка на Северном Кавказе, особенно воздушная, оставалась весьма сложной. На сравнительно небольшом участке фронта воюющие стороны сосредоточили большие массы войск и техники. Под Новороссийском, на подступах к станицам Крымской и Неберджаевской шли упорные бои. Ожесточенным бомбовым и штурмовым ударам враг подвергал Малую землю - участок Мысхако, занятый нашей десантной группой. Краснозвездные истребители непрерывно висели над Таманским полуостровом, прикрывая героических защитников плацдарма. Хватало работы бомбардировщикам и штурмовикам. Такой плотности авиации до сих пор мы не встречали. Воздушные бои с небольшими перерывами велись почти на всех высотах. В этой карусели подчас трудно было определить, где свои, где чужие. Впервые на передний план выплыла проблема, как избежать столкновений в воздухе. Бои за господство в воздухе советская авиация начала 17 апреля и к моменту, когда в них вступил наш 35-й гвардейский Сталинградский бомбардировочный авиаполк, добилась серьезных успехов. Она сорвала все попытки врага ликвидировать плацдарм в районе Мысхако. Но до разгрома немецко-фашистской группировки на Кубани было еще далеко. И на нашу долю выпало немало дел. 27 апреля 1943 года полк всем составом наносил удары по артиллерии врага южнее станицы Киевская. Полковые колонны водили командир дивизии полковник В. А. Сандалов и его заместитель подполковник Н. Г. Серебряков. Точным бомбометанием с пикирования и горизонтального полета гитлеровцам был нанесен большой урон. Особо отличились наши летчики при выполнении заданий вечером 28 и в ночь на 29 апреля. Они участвовали в авиационной подготовке, проведенной перед началом наступления войск 56-й армии. Вскоре в штаб части пришла благодарственная телеграмма от командования сухопутных войск. А днем 3 мая нас поздравил по телеграфу командующий Военно-Воздушными Силами. Вот что говорилось в его послании, которое было зачитано перед строем: "Герои летчики! Сегодня наши наземные войска прорвали оборону противника и развивают успех. Ваша задача - меткими ударами с воздуха обеспечить победу над врагом. Сегодня с утра вы действовали отлично, уверен в вашей победе. Помните, что, кто дерзок в бою, тот побеждает. Маршал авиации Новиков". Высокую оценку командующего получили действия всего авиакорпуса, и летчики вполне заслужили ее. Подавленная меткими бомбовыми залпами, а затем атаками штурмовиков, артиллерия врага не смогла оказать сопротивления нашей пехоте и танкам, устремившимся в прорыв южнее Крымской. Однако в дальнейшем войска Северо-Кавказского фронта, несмотря на активную поддержку с воздуха, продвигались медленно, с трудом взламывая глубоко эшелонированную густо насыщенную огневыми средствами оборону противника. А через некоторое время их наступление совсем приостановилось. Однако авиация продолжала действовать с нарастающей интенсивностью. От поддержки наземных войск мы вновь перешли к нанесению ударов по артиллерийским позициям и скоплениям живой силы врага. Летали днем и ночью, забыв об усталости, лишь бы скорее расшатать неприятельскую оборону, нанести противнику наибольший урон. Так прошел май. Многие экипажи отличились в боях, были удостоены правительственных наград или других почестей. Здесь, на Кубани, родилась и широко применялась своеобразная форма поощрения, именуемая "За отличный бомбовый удар". Заключалась она в том, что после особенно успешного боевого вылета лучший экипаж фотографировали и это фото вмонтировали в аэрофотоснимок, запечатлевший результат бомбового удара. Такие фотодокументы, мастерски выполненные Иваном Шемякиным, затем вручались отличившимся в торжественной обстановке. Все мы очень дорожили полученными в награду "монтажами": они напоминали каждому о трудных, но славных воздушных дорогах войны. Нашпигованное зенитным огнем и истребителями противника, небо Кубани оставалось суровым и грозным. Нередко после посадки в обшивке бомбардировщиков насчитывались десятки пробоин. Порой возвращение на свой аэродром становилось более опасным, чем полет к цели и пребывание над ней. Во время одного из налетов на вражеский объект в районе Анапы очередью с "мессершмитта" был убит в воздухе командир 2-й эскадрильи. Неуправляемый бомбардировщик начал беспорядочно падать. Оставшиеся в живых члены экипажа могли выброситься с парашютами. Но штурман старший лейтенант Иван Жмурко решил иначе. Перегнувшись через тело убитого командира, он дотянулся до штурвала и вывел машину в горизонтальный полет. Мужественный воин, пользуясь только штурвалом, довел самолет до своего аэродрома. Мы уже готовились к повторному вылету, когда примерно на высоте восьмисот метров увидели сопровождаемый истребителями Пе-2. Он покачивался с крыла на крыло, то зарываясь носом, то взмывая вверх . Всех нас охватила тревога: решили, что или ранен летчик, или повреждена система управления самолетом. Но что сделать, чем помочь? Оставалось только ждать. А в воздухе шла трудная борьба за спасение экипажа и боевой машины. Жмурко невесть как удалось, удерживая одной рукой штурвал, другой отодвинуть тело командира и после этого занять его место. Штурман был мастером бомбовых ударов, но ни разу в жизни не пилотировал самолет. Около часа кружил он над аэродромом, несколько раз пытался зайти на посадку. Но делал это так неумело, что каждая попытка могла кончиться трагически. И только, когда горючее было уже на исходе, Иван Никитович Жмурко сбросил фонарь кабины, приподнял тело командира и выдернул кольцо его парашюта. Купол раскрылся и, наполненный воздушным потоком, бережно опустил погибшего на родную землю. После этого штурман приказал покинуть самолет стрелку-радисту, а затем выпрыгнул сам. Курбасова мы похоронили на Кубани с соблюдением воинского ритуала. А Иван Жмурко был награжден орденом Отечественной войны I степени. В следующий раз я повел группу "пешек" на Мысхако, чтобы бомбовыми ударами по врагу помочь героическим защитникам Малой земли. Нас прикрывала восьмерка истребителей во главе с Александром Ивановичем Покрышкиным. На подходе к цели перед нами возникает плотная завеса зенитного огня. Истребители четверками следуют чуть позади и выше. Начинаем энергичный маневр со снижением. Видимость хорошая. Всматриваемся в этот маленький клочок земли, перепаханный разрывами бомб и снарядов. Вот и замаскированные артиллерийские позиции врага. Бомбы точно летят в цель. На развороте замечаю клубок воздушного боя. Начал сдавать левый мотор. Но сейчас не до него. Никак не могу оторвать взгляда от выжженной земли маленького плацдарма. Перед мысленным взором встают образы его героических защитников . В конце июня 1943 года в полк прибыло пополнение. Мне поручили принять все шесть экипажей и ввести их в строй. Из новичков особенно понравился старший сержант Карпов - стройный, невысокого роста, с копной светлых, аккуратно причесанных волос. Этот вдумчивый летчик быстрее других освоил намеченную программу и стал летать моим ведомым. В один из июньских дней, когда небо закрыли плотные облака, я отправился на разведку погоды и фотографирование вражеского переднего края. Перед полетом меня предупредили, что у линии фронта нас встретит шестерка наших истребителей. Сначала пришлось вести машину в облаках, по приборам. Но над передним краем обороны противника облачность словно испарилась. Над головой засияло солнце. Берем курс к району, который нужно фотографировать. Это неподалеку от Крымской. И тут на самолет внезапно обрушилась группа Ме-109. Пришлось энергично развернуться и снова уйти в облака. Так повторялось пять раз, но в конце концов "мессеры" улетели. Поставленную задачу экипаж выполнил, хотя никакого прикрытия мы так и не дождались. Впрочем, рассчитывать на встречу с истребителями сразу по выходе из облаков было трудно - радиолокационными средствами мы тогда не располагали. Облачность над нашей территорией не рассеивалась в течение нескольких дней. А над побережьем Таманского полуострова небо оставалось чистым. В этих условиях боевую работу пришлось вести одиночными экипажами. Такие удары, разумеется, не давали должного эффекта. Учитывая накопленный опыт полетов строем в облаках, я предложил нанести удар звеном по вражеской артиллерии, расположенной в районе станицы Киевской. Со мной согласились. Мои ведомые младшие лейтенанты Киселев и Карпов (им недавно присвоили это воинское звание) начали готовиться к полету. Я тщательно контролировал их самостоятельные занятия, старался передать им свой опыт. Плохо, конечно, что под руками у нас не оказалось ни тренажера, ни макетов, но молодые, способные летчики и без наглядных пособий все понимали с полуслова. И вот звено вырулило на старт. Выстроившись клином, опробовали моторы на максимальных оборотах и пошли на взлет. Перегруженная бомбами и топливом "пешка" бежит долго, вяло набирает скорость. После отрыва выдерживаю машину подольше над землей, пока она не становится чувствительной к малейшим движениям штурвала и педалей. Ведь ведомые эволютивную скорость набирают позже ведущего. Об этом приходится все время помнить. Перевожу самолет в набор высоты, оглядываюсь. Все в порядке: Карпов и Киселев держатся в строю хорошо. Входим в облака. Сначала прозрачные, разорванные, они потом становятся сплошными, более темными. Ведомые машины теряют окраску и четкие очертания, скользят рядом серыми призраками и словно наваливаются на мою "пешку". Знаю, что это оптический обман, что оба летчика следуют на строго установленных интервалах и дистанциях, а все равно напряжение возрастает. Максимум внимания - пилотажным приборам, ведь в облаках машину болтает и водит. Надо держать ее как можно ровнее, чтобы ведомых не сковала усталость. Иначе они начнут допускать грубые ошибки. Один час первого полета строем в облачном сумраке измеряется не столько стрелками, бегущими по циферблату, сколько степенью нервного напряжения, психологической нагрузкой. Потом становится легче - привыкаешь. Вынырнув из облаков, мы ориентировались визуально всего несколько минут. Этого времени хватило лишь на то, чтобы глаза привыкли к режущему солнечному свету, чтобы определить по знакомым ориентирам свое местонахождение, внести поправку в курс и с короткого боевого пути отбомбиться по вражеской батарее. Потому проанализировать действия ведомых и свои собственные я смог уже после возвращения на аэродром. Мне было приятно от сознания, что молодежь успешно выдержала такой серьезный экзамен. За полтора месяца боевых действий Карпов и его штурман Трембовецкий достигли высокого уровня выучки. Они могли уже самостоятельно выполнять воздушную разведку на полный радиус. Очень сложно и опасно "утюжить" воздух над вражеской территорией днем, да еще в одиночку. Экипажу нужно быть все время начеку, ни на секунду не ослаблять внимания к наземной и воздушной обстановке, быстро реагировать на все ее изменения. Однажды при возвращении с боевого задания Петр Карпов и его подчиненные допустили оплошность. Подлетая к аэродрому базирования своих истребителей, они перестали наблюдать за воздухом. Незамедлительно последовала и расплата за беспечность. "Мессершмитт", незаметно пристроившись в хвост бомбардировщику, дал по нему длинную очередь. Левый мотор "пешки" был поврежден, сектора управления двигателями срезаны, а летчику оторвало два пальца левой руки. Истекая кровью, Карпов все-таки сумел посадить машину с убранными шасси и был отправлен в госпиталь. Забегая вперед скажу, что он возвратился в строй крылатых и вписал еще немало страниц в героическую историю своего полка. .Указание о том, чтобы все ведущие по очереди побывали на передовых позициях своих войск, не вызвало у нас энтузиазма - район боевых действий мы знали неплохо, а линию фронта могли нарисовать с завязанными глазами. Однако пришлось ехать. Как и следовало ожидать, мы не увидели с наблюдательных пунктов тех целей, по которым в дальнейшем предстояло наносить бомбовые удары. Зато увидели, как рвутся снаряды, и убедились, какие они причиняют разрушения. Одно это было уже полезно. Ведь с высоты в полторы-две тысячи метров вражеские полевые батареи казались нам всегда безобидными и не вызывали особой злости: цель как цель. Теперь мы взглянули на них другими глазами, поняли, как тяжело приходится сухопутным войскам под непрерывным артиллерийским обстрелом. Во время этой поездки летчики ознакомились с пунктом наведения истребителей, расположенным примерно в трех километрах от переднего края, за железнодорожной насыпью. Командир дивизии полковник И. М. Дзусов коротко рассказал о задачах расчета наведения, а потом офицеры связи практически показали, как они обнаруживают воздушные цели и наводят на них группы перехватчиков. На свой аэродром возвратились через четверо суток. Здесь нас ждал сюрприз: вместо майора В. А. Новикова командиром полка назначен подполковник Г. М. Борцов. Давать всестороннюю оценку своему бывшему начальнику не берусь, да и не имею на то права. Но хочу высказать личное мнение о нем. Я всегда считал его человеком честным и прямым, но для четкого управления полком у него просто не было данных. В авиации важным критерием зрелости командира являются его летные и тактические качества. Их-то и не хватало майору. .В воздушной битве на Кубани чаша весов все больше склонялась в нашу пользу. После массированных ударов по аэродромам противника его авиация снизила активность, наши истребители стали господствовать в воздухе, расчищая путь бомбардировщикам и штурмовикам, которые продолжали интенсивную боевую работу. Теперь наземные войска надежно прикрывались от ударов с воздуха, хорошо поддерживались в бою. В непрерывных сражениях над кубанскими просторами росли и закалялись наши славные советские летчики, показавшие всему миру величайшую доблесть, умение, отвагу и мужество. Все увереннее вступали в воздушные схватки с врагом истребители, ведомые А. Покрышкиным, Б. Глинкой, Н. Гулаевым, Г. Речкаловым и другими славными советскими асами, которые множили свои победы над врагом и наводили ужас на гитлеровских захватчиков. Нас ни на минуту не оставляло ощущение близости больших событий. Летный состав 35-го гвардейского полка был готов к проведению авиационной подготовки и осуществлению поддержки с воздуха своих наступающих войск. Но все произошло несколько иначе . 5 июля на центральном участке советско-германского фронта, в районе так называемого "курского выступа", началось грандиозное сражение. Мы, конечно, не знали тогда замыслов Верховного Главнокомандования, не ведали, что оборона войск Центрального и Воронежского фронтов была преднамеренной. Поэтому сообщение Совинформбюро о том, что противнику на отдельных участках удалось вклиниться в расположение наших войск, восприняли с тревогой: неужели враг опять пойдет вперед и под его напором нам снова придется оставлять города и села? С обеих сторон в боях участвовали крупные силы авиации, в воздухе непрерывно шли жестокие поединки. Так и подмывало ринуться туда и помочь нашим войскам выстоять, отбить бешеный натиск фашистских полчищ. Но мы находились далеко от эпицентра сражения, и на скорое участие в нем рассчитывать не приходилось. Однако на войне прогнозы, как правило, ненадежны. 8 июля, когда враг на Курской дуге еще наступал и ценой огромных потерь теснил наши войска, полку приказали перебазироваться в район Калуги и войти в состав 1-й воздушной армии Западного фронта. Попутно мы должны были отлидировать туда истребительную авиадивизию Героя Советского Союза генерала И. А. Лакеева. Что ж, к кочевью нам не привыкать, на войне оседлый образ жизни явление нетипичное и кратковременное. Втайне, испытывая некоторую гордость от сознания, что на главном направлении "без нас не обойтись", готовились к перелету. Проверив у членов ведомых экипажей эскадрильи знания особенностей перелета, поворотных пунктов маршрута, запасных аэродромов и действий в особых случаях, я направился к своему самолету. Начал было уже надевать парашют, как заметил, что ко мне направляется новый командир полка. Быстро освобождаюсь от парашютных лямок и докладываю подполковнику о готовности к выполнению задания. Выслушав рапорт, командир вдруг объявил, что полетит на моей машине. Я, признаться, расстроился. Ведь экипажи, как известно, привыкают к своим самолетам, знают их достоинства и недостатки, умеют использовать первые и нейтрализовать вторые. Да и вообще "одалживать" кому бы то ни было свою боевую машину летчики не любят. Делать, однако, нечего. Докладываю, что раз так, пересяду на самолет одного из ведомых. Но Борцов озадачивает еще больше, говорит, что полетит со мной пассажиром. Да, чего только не случается на войне! Впрочем, быть может, у командира - большой перерыв в полетах, и тогда он совершенно прав, не рискуя вести полк лично. Если так, можно только уважать руководителя, не убоявшегося уронить свой авторитет честным признанием "временной нетрудоспособности". На это пойдет только тот, кто превыше всего ставит интересы дела, реально оценивает свои силы и возможности. Вот о чем думал я в ту минуту. И в душе, конечно, радовался тому, что сам поведу эскадрилью. .Даже над своей территорией приятно лететь в сопровождении истребителей. Сказывается, видимо, выработанная в боях привычка: если тебя прикрывают "ястребки", можно не крутить ежесекундно головой, осматривая воздушное пространство, не опасаться, что сзади пристроится "мессер", внезапно ошпарит пушечной или пулеметной очередью. А тут наш полк "тянул" за собой целое истребительное соединение. Вот бы на фронте такую защиту! Дивизию генерала Лакеева мы благополучно довели до места назначения, а сами, "погостив" немного на аэродроме у Полотняного завода, перелетели на площадку, расположенную возле деревни Макарове, в тридцати пяти километрах от Калуги. Место оказалось красивое. Взлетно-посадочную полосу окаймляли рощицы молодых берез. На зеленых полянах пестрели цветы. Повсюду, куда ни глянь, - знакомые и родные с детства картины русской природы. .Обстановка в районе Курской дуги была весьма напряженной: в воздухе непрерывно шли бои, большие группы бомбардировщиков обеих сторон наносили удары по оборонительным позициям наземных войск и коммуникациям. Эффективно действовали по вражеским танкам наши штурмовики. От их нового оружия - маленьких противотанковых бомб кумулятивного действия - не было спасения ни "тиграм", ни "фердинандам". А на эти танки и самоходки немецко-фашистское командование возлагало большие надежды. Первый боевой вылет мы сделали 17 июля, когда войска Западного, Брянского, Центрального и Воронежского фронтов, погасив наступательный пыл врага, перешли в контрнаступление и уже частично вернули утраченные рубежи. Наша авиация тоже прочно захватила инициативу. Правда, на отдельных участках гитлеровцам все еще удавалось создавать численное превосходство в самолетах, по в целом воздушное сражение было уже нами выиграно. Полк следовал к цели двумя девятками под прикрытием восьми истребителей Як-1. Задача: нанести бомбовый удар по скоплению эшелонов на железнодорожной станции Нарышкино, расположенной на магистрали Орел - Брянск. Возглавлял группу командир эскадрильи майор Панков, а я вел правое звено в первой девятке. При полете к цели отразили вместе с истребителями сопровождения несколько атак новейших немецких истребителей ФВ-190. "Фоккеры" имели мощное бортовое вооружение и усиленную броневую защиту. Однако куда девалась былая наглость вражеских летчиков? Даже при равенстве сил они не проявляли настойчивости в атаках, огонь открывали издалека и отваливали в сторону при малейшей угрозе. Но всегда ли теперь будет так? Посмотрим . Отбомбились по всем правилам: на забитых эшелонами пристанционных путях сразу вспыхнуло несколько пожаров, начали рваться боеприпасы. С чувством удовлетворения уходим от цели. И тут на нас обрушивают шквал атак более двух десятков Ме-109 и ФВ-190. Значит, когда их больше, фашисты еще способны нападать, еще рассчитывают на успех. Главную свою задачу - прикрыть станцию от бомбовых ударов - они не выполнили и сейчас старались как бы реабилитировать себя. Сковав боем наше прикрытие, вражеские истребители прорвались к несколько растянувшемуся строю бомбардировщиков и одновременными ударами групп с разных направлений подбили четыре Пе-2. Наши штурманы и стрелки-радисты уничтожили три вражеских самолета. С потерями боевых друзей всегда трудно смириться. Особенно если произошло это в первом же вылете. Вот погиб и штурман звена старший лейтенант Алексей Нечай - храбрый, никогда не унывавший воздушный боец, всеобщий любимец. Когда дружишь с таким постоянно заряженным бодростью человеком, думаешь - он неуязвим. Но так, к сожалению, только кажется. И теперь, когда не стало Нечая, все сразу почувствовали, как нам его не хватает. Выводы из результатов первого вылета были, конечно, сделаны, уроки извлечены. Выполнять боевые задания мы стали с более сильным истребительным прикрытием. И в дальнейшем буквально не было дня, чтобы наш полк не получил благодарности от командиров наземных частей и соединений. В августе к нам прибыло новое пополнение: не из училища, а из запасного полка. Появились учебные самолеты с двойным управлением. Теперь боевую деятельность приходилось сочетать с напряженной инструкторской работой. В какой-то мере это удавалось благодаря тому, что корпус находился в резерве Ставки Верховного Главнокомандования и его бросали в бой лишь при крайней необходимости. Когда же на фронте складывалась благоприятная для нас обстановка, его вновь выводили на доукомплектование. Вот и сейчас наши войска продвигались вперед, а мы занимались обучением молодежи, хотя сетований на пребывание в тылу можно было слышать более чем достаточно! В период ввода в строй молодого пополнения начал летать и новый командир полка подполковник Борцов. Нам сразу же показалось, что он никогда не был настоящим пилотом. Особенно заметно это было по групповым полетам. После посадки его ведомые вылезали из кабин взмокшие, обессиленные, злые и нередко открыто выражали неудовольствие своим ведущим. Борцов, несомненно, понимал все это. Думается, сознавал он и то, что слабая техника пилотирования, неумение водить группы ставят под угрозу не только его личное благополучие, но и жизнь подчиненных. И тогда после двух-трех неудачных попыток возглавить полковую колонну Борцов перешел на руководство полетами с земли. Такое решение, вероятно, было самым правильным, хотя нелетающий командир авиационного полка - явление редчайшее. Ведь он обязан лично водить подчиненных в бой, показывать им пример бесстрашия, летно-тактического мастерства, умения быстро принимать правильные решения в случае изменения обстановки. Даже командир дивизии генерал-майор авиации Владимир Александрович Сандалов со своим штурманом подполковником В. П. Кузьменко систематически и весьма искусно водили полки, чем заслужили искреннее уважение со стороны летного состава. Далеко за пределы нашего фронта разнеслась слава о том, как комкор Герой Советского Союза гвардии генерал-майор авиации И. С. Полбин и его ведомые навязали вражеским самолетам воздушный бой и добились внушительной победы. Группа бомбардировщиков сбила тогда пять самолетов противника, не потеряв ни одного своего. Возможно, именно поэтому было обидно, что роль нашего командира сводилась в основном к проводам и встречам экипажей, вылетающих на боевые задания. Правда, он иногда давал уклончивые и не совсем ясные советы комэскам, которые вели полк в бой и намного лучше его знали обстановку. Разумеется, каждый раз мы сами уточняли порядок выполнения задания. Вылеты на бомбометание стали редкими, и каждое утро мы с нетерпением ждали, когда выйдет из землянки начальник штаба полка гвардии подполковник В. Н. Фомин для постановки боевой задачи. И 30 августа 1943 года такая задача была поставлена. Ведущим девятки назначили майора Панкова, а меня - его заместителем. По каким-то причинам время вылета несколько раз переносилось. Вот уже на аэродром привезли обед, но только мы взяли ложки, как прозвучала команда "По самолетам!". Уточняем задачу: нанести удар по скоплению вражеских войск у переправы через реку Десну, бомбометание выполнять с пикирования, звеньями. Штурманом моего экипажа летел Н. Н. Пупышев - один из лучших навигаторов и бомбардиров полка, награжденный тремя орденами Красного Знамени. Цель находилась сравнительно недалеко, примерно в 50 километрах за линией фронта. Наступление наших войск на этом направлении почти прекратилось, и обстановка в течение последних дней оставалась практически без изменений. Торопимся к самолетам. Командир звена младший лейтенант Киселев подсказал мне надеть кожаный реглан. Не знаю почему, но я его послушался, хотя до этого летал обычно в летнем комбинезоне, чтобы в воздухе чувствовать себя свободнее. После взлета каждый экипаж занял свое место в строю, и эскадрилья взяла курс к линии фронта. Для нашего сопровождения командование выделило две восьмерки новых истребителей Ла-5. Аэродром, над которым они должны были встретить нас, мы заметили издалека, но "лавочкиных" в воздухе не обнаружили. Пришлось сделать круг. Наконец появилась пара истребителей и начала пристраиваться к нам. По радио поступила команда: следовать в заданный район, остальные самолеты прикрытия нас скоро догонят. Получив подтверждение в достоверности передачи, командир повел группу по намеченному маршруту. Вот и линия фронта, но наших истребителей не видно и не слышно. Что скажет ведущий? А он, не долго думая, решает выполнять задание в сопровождении только пары "лавочкиных". Да, нелегко нам придется в безоблачном небе, если навалятся "мессеры" и "фоккеры". Но командиру виднее. Видимо, он учел то, что возвращаться и садиться с полной бомбовой нагрузкой, а фактически со значительной перегрузкой - тоже небезопасно. Вражеские летчики в таких случаях сбрасывали бомбы куда попало, у нас же это допускалось лишь при аварийной, вынужденной посадке. Так что, окажись я на месте командира, наверное, тоже пришел бы к подобному решению. Едва перелетели линию фронта, как на группу набросилась четверка ФВ-190. Один из "фоккеров", выполняя после атаки горку, нерасчетливо завис метрах в тридцати от нашего звена и тут же был сбит пулеметным огнем штурманов. Я впервые видел так близко новую лобастую машину противника, рассмотрел даже силуэт летчика, сидевшего в бронированной "раковине". Неподалеку от нас крутилась воздушная карусель - это отбивалась от вражеских истребителей пара нашего прикрытия. Но наблюдать за воздушным боем было уже некогда - на встречных курсах к нам мчались несколько групп "фоккеров", по четыре-пять машин в каждой. Они атаковали одновременно с двух направлений, чтобы распылить огонь наших штурманов и воздушных стрелков-радистов. И тут ведущий - майор Панков допускает досадную ошибку - увеличивает скорость. Я, его ведомый, на полных оборотах двигателей с трудом удерживаю свое место в строю. Оглядываюсь назад. Строй бомбардировщиков растянулся, огневая взаимосвязь нарушилась, и враг сразу получил большое тактическое преимущество. Он начал со всех сторон терзать предоставленные самим себе самолеты. Загорелся один бомбардировщик, второй, третий . А враг все наращивал силы и, пользуясь отсутствием прикрытия, буквально издевался над нами. Еще одна атака четверок ФВ-190, и загорелось левое крыло моего самолета. Решительно разворачиваю машину на курс, кратчайший к линии фронта, запрашиваю у штурмана расстояние и время полета до линии боевого соприкосновения. Николай Николаевич Пупышев отвечает: "Двадцать пять километров, четыре с половиной - пять минут". Эти цифры подходящи для нормальных условий полета. А тут, как на грех, отказывает левый мотор. Скорость падает. Значит, к расчетным надо прибавить еще одну-две минуты, отразить еще одну-две атаки. Отобьемся ли? Полет на одном моторе меня не особенно смущал: машина шла со снижением, скорость упала пока незначительно, рули оставались эффективными. Но нагрянула новая беда - пожар . Пытаюсь сбить пламя скольжением, а оно словно прилипло к обшивке, подбирается все ближе к фюзеляжу, уже облизывает элерон. В голове проносятся разные мысли. Что делать? Приказать штурману и стрелку-радисту приготовиться к оставлению самолета? Однако прыгать им сейчас очень опасно: под нами боевые порядки вражеских войск. За самолетом тянется густой шлейф дыма, с крыла срываются огненные языки. Это видно не только нам, но и нашим врагам. Упустить такую верную добычу они, разумеется, не захотят. Высота -1500 метров. Внизу отчетливо просматривается местность, изрезанная окопами и ходами сообщения. Продолжаю полет по прямой, выжимая из машины все, на что она способна. В это время справа сзади метрах в пятидесяти, в непростреливаемом секторе, появились два "фоккера". Они пока не проявляют агрессивных намерений, словно выжидают, когда Пе-2 рассыплется сам. Эх, если бы можно было сманеврировать и полоснуть по фашистам из крупнокалиберных пулеметов. Но было не до маневров. С невероятным трудом я удерживал машину от сваливания. Обгоревший элерон, деформированное по жаром крыло и бездыханный мотор - все давало о себе знать. Языки огня и клубы дыма тянулись к хвостовому оперению, заволокли кабину воздушного стрелка-радиста. Запрашиваю Игоря о самочувствии, хотя понимаю, что ничего хорошего он сказать не может. Но мужественный воин чуть хрипловатым голосом отвечает: "Все в норме, готовлюсь к отражению очередной атаки ." Вражеским истребителям, видимо, надоело пассивное ожидание развязки. Готовясь к очередной атаке, они повернули в нашу сторону и на секунду вышли из непростреливаемой зоны. Тотчас же загремели пулеметы Пупышева и Копейкина. Ведущий "фокке-вульф", словно натолкнувшись на невидимое препятствие, перевернулся вверх пузом и, оставляя шлейф черного дыма, рухнул вниз. Его напарник, как ужаленный, шарахнулся в сторону и больше не появлялся. Куда-то исчезли и остальные вражеские истребители. Казалось бы, можно теперь вздохнуть спокойнее, но наше положение с каждой секундой становилось все более критическим. Самолет летел на высоте не более сотни метров с непоправимым левым креном. Из вражеских окопов и траншей но нему палили не только пулеметчики, но и стрелки. О том, что далеко не все пули пролетали мимо, можно было судить по внезапно усилившемуся притоку дыма в кабину. Удушливыми струями он втекал через пробоины, выжимая из глаз слезы, раздирая горло. Но и до посадки, вернее, до того момента, когда растерзанная, пылающая машина перестанет держаться в воздухе и упадет на землю, оставалось совсем немного. Вот уже огонь прожег левый борт фюзеляжа и заметался по кабине. Начала гореть пола моего реглана. Я сбил пламя перчаткой, однако обуглившаяся кожа продолжала тлеть. Дымился и комбинезон. Острая боль быстро распространялась по всему телу. Словно сквозь сон доносится голос Пупышева. Он докладывал, что за рощей, которая впереди по курсу, - свои. Надо обязательно дотянуть. Но сил уже нет: жгучая боль парализует волю, затуманивает сознание. А высота не более десяти - двенадцати метров. К счастью, лесок оказался молодым, низкорослым. Решаю: садиться немедленно, прямо перед собой! Неважно, что впереди рвутся вражеские мины и снаряды. Убираю газ и выключаю зажигание - так, по привычке. Теперь уже никакая сила не заставит самолет вымыть в небо. А надо бы: за несколько секунд до приземления различаю впереди окоп с бруствером, за ним бронебойщика с его грозным оружием. Еще один кадр, последний: солдат метнулся в сторону, а самолет с левым креном рушится прямо на противотанковое ружье. Знакомый противный скрежет раздираемого металла, короткая, но дикая скачка по неровности и . тишина. Сознание возвращается от жгучей боли в левом боку. Меня тошнит, кажется от запаха собственной обгоревшей кожи. Надо немедленно бежать подальше от самолета. Но фонарь кабины заклинило. Остервенело бью по плексигласy рукояткой пистолета. Нет, не получается: слишком обессилел и слишком тороплюсь. Однако есть еще астрономический люк. Он, правда, узковат, но сейчас не до удобств. К счастью, рядом боевые друзья. Николай Пупышев и Игорь Копейкин в полном смысле этого слова выдергивают меня через горловину астрономического люка, волокут (тут уже не до церемоний) в сторону и прямо голыми пальцами начинают обрывать догорающий реглан. Беспомощно лежа на правом боку, вижу, как из кабины вырвался сноп оранжевого пламени и почти тотчас же мощный взрыв центрального бензобака разнес нашу боевую машину на куски. Над нами хвостатыми кометами пронеслись пылающие обломки, где-то неподалеку рвались снаряды и мины, а я только теперь начал сознавать, что самое страшное осталось позади, что мы, если штурман не ошибся, приземлились в расположении своих войск. И главное - все живы. Да, но ведь экипажей было девять. И еще два истребителя. Что с ними? .На свой аэродром в тот день вернулся один Панков. Не знаю, как он отчитывался перед командованием за результаты вылета, однако такое ни для кого бесследно не проходит: комэск осунулся, почернел. Опытный летчик, он, конечно, понял, какой допустил промах. Но слишком поздно: теперь уже ничего не поправишь, никого не вернешь. Впрочем, как нередко случалось и прежде, боевые потери пока нельзя было считать окончательными. Пришло сообщение, что самолет Евгения Селезнева произвел посадку на базе французского авиаполка "Нормандия - Неман". На аэродроме соседней части приземлился лейтенант Носов. Капитал Сотников сел с убранными шасси в расположении своих войск. Однако два бомбардировщика потеряны безвозвратно, в том числе экипаж Кости Киселева, который тоже пытался перетянуть через линию фронта. Он вел машину на малой высоте, когда его атаковали вражеские истребители и пушечно-пулеметным огнем повредили управление. При ударе самолета о землю штурман старший лейтенант Иван Бондарев и воздушный стрелок-радист Абрамов погибли. А Киселев с переломанными ногами, в бессознательном состоянии попал в плен и прошел тяжкий путь через фашистские концлагеря. Военнопленные медики поставили летчика на ноги, и уже после войны он возвратился в полк. Замечу кстати, что мне пришлось вводить его в строй, проверять у него технику пилотирования. И я могу твердо сказать: не часто встречаются такие талантливые летчики. Несмотря на двухлетний перерыв в летной практике и перенесенные тяжелые травмы, он пилотировал машину без малейших отклонений. К самостоятельным полетам я допустил его без "законных" провозных, сразу же после первой проверки. Вскоре после того неудачного полета Борцова отозвали. Командиром полка назначили гвардии майора П. А. Папкова. В отлично от двух своих предшественников летать он умел и обладал боевым опытом. Однако как ведущий группы не выделялся в лучшую сторону. До конца пребывания на должности он использовал один и тот же, причем не совсем удачный, тактический прием - увеличение скорости после сбрасывания бомб. Новый командир отличался неуравновешенностью. Он был не так строг и требователен, как придирчив, мог устроить подчиненному разнос, которого тот вовсе не заслуживал. Это отрицательно сказывалось и на его авторитете, и на настроении подчиненных, а в конечном итоге мешало боевой работе. Приходилось только сожалеть, что далеко не все командиры, даже обладавшие хорошими данными, владели основами педагогики и психологии, умело применяли их на практике. Подчас они забывали, что отношение между начальником и подчиненными - не их личное дело, не сумма случайностей, неуправляемых обстоятельств, а один из важнейших показателей стиля работы командира, его военной культуры, личной выучки и партийных качеств. В этом деле беспочвенны ссылки на то, что якобы "на войне люди грубеют". Такой тезис в свое оправдание выдвинули слабые руководители, любители администрирования, подменяющие деловой разговор резким окриком, унижающим человеческое достоинство. Жизнь опровергла их выдумки. Мы, как известно, не выбираем себе командиров. И это справедливо, это укрепляет единоначалие, дисциплинирует армию, повышает ее боеспособность. И все-таки нет воина, которому безразлично, каков у него начальник, нет солдата и офицера, который не мечтал бы служить под руководством мудрого, пусть строгого, но справедливого, смелого и человечного командира. Мечтал об этом и я, ничуть не утаивая, за кем и почему готов идти в огонь и воду. Генерал Полбин уже командовал авиакорпусом 2-й воздушной армии. Он регулярно писал мне короткие, но по-отечески теплые письма. В одном из писем Полбин спросил, не соглашусь ли я на перевод в его корпус с повышением. Кажется, и на фронте сбываются мечты. Хотелось немедленно сообщить ему, что готов перевестись хоть сию минуту. Но первому порыву я не поддался, решил все продумать и взвесить. II чем больше размышлял об этом, тем труднее представлял себе расставание с полком, со своим подразделением. В самом деле, как можно покинуть эскадрилью, которой командовал сам Александр Архипович Пасхин. Она и теперь, пополнившись молодежью, успешно выполняла самые ответственные боевые задания. Вывод, к которому привели меня раздумья, даже для самого оказался неожиданным: не могу покинуть родной полк, в котором начинал летную службу. Моим заместителем был старший лейтенант С. Г. Браушкин, вместе с которым я учился в 3-й Военной школе летчиков и летчиков-наблюдателей имени К. Е. Ворошилова. Он отличался высокой летной культурой, трудолюбием и командирской требовательностью. Эти качества в нем счастливо сочетались с исключительной скромностью и человечностью. Посоветовался я со Степаном Григорьевичем, и он тоже решительно высказался за то, что уходить мне из коллектива не надо. Обо всем этом честно написал Ивану Семеновичу, нисколько не сомневаясь в том, что он поймет меня правильно. И не ошибся. После некоторой передышки наши войска возобновили наступление, полк снова включился в активную боевую работу. Наученные горьким опытом, мы стали строже подходить к организации взаимодействия с истребителями прикрытия. В результате потери сократились до минимума. Но как раз именно в таких благоприятных условиях мы внезапно понесли большую утрату. 4 сентября в результате столкновения со стаей перелетных птиц прямо над аэродромом погиб возвращавшийся с задания экипаж заместителя командира 2-й эскадрильи старшего лейтенанта В. А. Малыцукова. Крупная птица пробила лобовое стекло, тяжело ранила летчика, и неуправляемый самолет врезался в землю. Вместе с Мальщуковым погибли штурман звена старший лейтенант Иванов и воздушный стрелок-радист старший сержант Герас. Валентин Малыпуков, как и Браушкин, был моим "однокашником" по летному училищу. Таких друзей в сердце заменить уже некем. Вслед за ушедшими на запад наземными войсками пришлось перемещаться и авиации. 9 сентября полк перебазировался на аэродром Васильевское, расположенный в 70 километрах восточное Спас-Демянска. Основными целями в этот период были для нас резервы врага. Их, как правило, прикрывали крупные силы истребителей и зенитной артиллерии. В одном из таких вылетов огнем "фокке-вульфа" был убит в воздухе командир экипажа лейтенант Дрозд. Его опытный и мужественный штурман старший лейтенант В. Оридорога повторил подвиг Ивана Жмурко. Он вырвал самолет из неуправляемого снижения и привел его на свой аэродром. За самообладание и умелые действия в крайне сложной боевой обстановке В. Оридорога был награжден орденом Отечественной войны I степени. Выполнив около десятка боевых вылетов с аэродрома Васильевское, полк 30 сентября перебазировался еще ближе к линии фронта - на аэродром Ключи, что южнее Спас-Демянска. Здесь мы пополнились хорошо подготовленной молодежью. Из запасного полка прибыли младшие лейтенанты Ведерников, Малеев, Климов, Сипев, Участко, Тарасенко, Шебско и другие. Осень в Белоруссии в этом году выдалась непогожей. Из-за низкой облачности и плохой видимости мы действовали в основном небольшими группами, скомплектованными из наиболее подготовленных экипажей. В перерывах между боевыми вылетами занимались вводом в строй молодого летного состава. Ребята, получившие в авиационных школах хорошую выучку, чувствовали себя уверенно в воздухе. В одном из тренировочных полетов меня и самолет буквально спас молодой штурман Шаповалов. При взлете с ограниченного по размерам аэродрома на высоте трех метров оборвался винт левого мотора вместе с редуктором. Машину резко бросило влево. Давление на правую педаль с каждой секундой возрастало, а тут еще под напором косого потока воздуха раскрылись капоты левого мотора. Теперь, чтобы удержать машину от сваливания на крыло, пришлось переставить обе ноги на правую педаль. Спасение было в одном: немедленно убрать шасси. Но рвущийся из ладоней штурвал можно было удерживать, только намертво зажав обеими руками, и я не мог даже нажать кнопку СПУ для передачи команды штурману. Молодой штурман младший лейтенант Шаповалов правильно оценил сложившуюся обстановку. Не дожидаясь распоряжения, он сам убрал шасси и тем обеспечил благополучный исход полета. Срубив крыльями самолета несколько столбов и деревьев, мы приземлились на заснеженном поле. Через несколько дней машина благодаря усилиям технического состава была введена в строй. Шаповалов и в дальнейшем проявлял себя умелым и мужественным воином, был награжден несколькими орденами и медалями. В ноябре из полка убыл один из его ветеранов С. Г. Браушкин. Он давно чувствовал себя неважно. Я замечал, что иногда Степан Григорьевич с трудом садится в кабину самолета, и неоднократно предлагал ему лечь в госпиталь на обследование. Но он все отнекивался, откладывал заботу о своем здоровье "до лучших времен". И вот у Браушкина приключилась язва желудка. Теперь он уже вынужден был поехать в глубокий тыл. Расставались мы трудно: Браушкину не хотелось оставлять фронт, а мне, пусть даже на время, - терять близкого друга и падежного заместителя. Я не знал тогда, что дороги военной службы вновь сведут нас через 15 лот и Степан Григорьевич предстанет уже в новом качестве - квалифицированным штабным офицером. Вскоре после того как уехал Браушкин, в полк из госпиталя вернулся Петр Андреевич Карпов. Настроение у него было далеко не веселое. У летчика ампутировали два пальца и часть ладони левой руки, и врачи запретили ему летать на боевых самолетах. Переубедить медкомиссию Карпову не удалось. "Зачем же он вернулся? - подумал я. - На какую должность? " Петр Андреевич не стал "темнить" и сразу же признался, что рассчитывает с моей помощью отстоять свое право остаться в боевом строю. Я посоветовался с полковым врачом майором медицинской службы А. А. Корешковым. Он осмотрел Карпова с пристрастием, исследовал возможности его левой руки, как он выразился, "хватательную" способность оставшихся трех пальцев. Подумал, взвесил все, а потом решительно заявил, что, по его мнению, пациент может летать на чем угодно - "от метлы до ковра-самолета". Сказочной авиатехникой нас, конечно, не снабжали, и я, ободренный заключением врача, решил полетать с Карповым, чтобы окончательно убедиться в его возможностях. Когда доложил об этом командиру полка, тот даже в лице изменился. Отругав меня за "гнилой либерализм" и "пустое фантазерство", он категорически запретил даже говорить о допуске инвалидов к полетам. Тогда я надумал обратиться к комдиву - генералу Сандалову. Ведь речь шла пока только о проверке возможностей летчика; никто и ничем не рисковал. Теперь у нас было достаточно учебно-боевых самолетов с двойным управлением. Благоприятный случай подвернулся буквально на следующий день. Генерал Сандалов прилетел к нам проверить, как идет подготовка молодых летчиков. Я как раз руководил полетами. Комдив ознакомился с плановой таблицей н попросил рассказать, что у нас нового, каковы планы, нет ли вопросов. Мы любили генерала за то, что он хорошо и часто водил группы в бой, умел просто и задушевно говорить с подчиненными, был требователен и справедлив. Я тут же доложил о возвращении в полк Карпова, о его прежних боевых заслугах, дающих право на более внимательное к нему отношение. А потом изложил план индивидуальной летной подготовки. Меня горячо поддержал Корешков, появившийся на старте в самую нужную минуту. Командир дивизии проявил живейший интерес к судьбе летчика. Взвесив все "за" и "против", он разрешил мне проверить Карпова, а затем поступать по моему усмотрению, сообразуясь с выявленными результатами. Наутро сияющий от счастья Петр Карпов занял место в кабине учебно-тренировочного самолета. Даю ему разрешение на взлет, "мягко" держусь за штурвал. Уверен, что человек, с таким трудом добившийся желанной цели, не подведет. И не ошибся. Достаточно сказать, что уже через полмесяца мой подопечный был назначен командиром звена и с исключительным умением водил его в бой. К декабрю, когда наши войска освободили уже около шестой части территории Белоруссии, на фронте наступило затишье, но именно такое, которое, как говорят, предшествует буре. Обе стороны готовились к решающим сражениям 1944 года. Нам было ясно, что зубы у фашистского зверя, хотя он и огрызается, уже изрядно притупились, его бесславный конец не за горами. После отъезда на лечение Браушкина моим заместителем назначили капитана Алексея Алексеевича Сотникова. Было ему уже лет за сорок, и, честно говоря, я сначала испытывал неловкость, давая ему какое-нибудь указание. К тому же он считался летчиком экстра-класса, в строю летал как припаянный к ведущему, почти без зазоров. Это, конечно, импонировало молодым летчикам, создавало вокруг капитана радужный ореол. Странно, однако, что при таких редких способностях сам Сотников водить группы не любил, а как выяснилось немного позже, и не умел. Все у него получалось резко, угловато. Пожалуй, за таким ведущим, как сам, он не удержался бы в строю и минуты. Обладал мой заместитель и еще одной странностью: взлетал на Пе-2 с трех точек, отрывал самолет на предельно малой, просто недопустимой скорости. Только какое-то чудо всякий раз помогало ему выдерживать машину в нескольких сантиметрах от земли, пока она не начинала слушаться рулей. Откуда взялась эта привычка - неизвестно. Пытался я было воздействовать на Алексея Алексеевича, убедить его, что нельзя так рисковать, издеваться над самолетом, игнорировать аэродинамику. Терпеливо рисовал схемы, делал расчеты, показывая, что, пренебрегая законами физики, летчик становится игрушкой в руках случайностей. Ничего не помогало. Сотников продолжал делать по-своему. В конце концов я махнул на него рукой - пусть летает, как может. Ведь получалось же у него до сих пор, может быть, повезет и дальше! И жаль, что не смог я тогда настоять на своем, не сумел, в конце концов как командир, заставить подчиненного четко выполнять указания. А жалею об этом вот почему. Вскоре я стал замечать, что "почерк" моего заместителя, причем не весь, а самый сомнительный его завиток - манера взлета, стал достоянием молодых летчиков. Теперь ту работу, которую раньше проводил только с Сотниковым, пришлось вести с другими подчиненными. Довольно скоро все внешне пришло в норму, но тут вдруг выяснилось, что случившееся - не самодеятельность подчиненных, а результат активной методической деятельности моего заместителя. Иначе говоря, он внушал молодым авиаторам, что с него стоит брать пример. Нарушение единства обучения было нетерпимо, а в данном случае и чревато весьма серьезными последствиями. Я вынужден был поставить перед командованием вопрос о переводе очень талантливого, но крайне недисциплинированного летчика и, прямо скажем, безответственного командира в другую часть. Мои аргументы сочли убедительными, просьбу удовлетворили. Сотникова направили в другой полк и назначили командиром эскадрильи. И там же вскоре он погиб при взлете с большой бомбовой нагрузкой, допустив на выдерживании почти неуловимую для глаза ошибку. И что бы там ни было между нами, меня и сейчас охватывает чувство горечи, когда вспоминаю об этом, в общем, хорошем человеке, храбром воине, летчике с большими задатками, ставшем жертвой собственного упрямства, нежелания прислушаться к голосу разума. Да, право, один ли он был таким, и только ли в то далекие годы слушались подобные катастрофы? Том временем у меня появился новый заместитель - старший лейтенант Валентин Филиппович Островский. В технике пилотирования он уступал Сотникову, и, пожалуй, довольно значительно. Но зато как помощник, как правая рука командира он проявил себя с самой лучшей стороны. Его военная судьба складывалась не совсем счастливо. Уже в 1941 году при выполнении боевого задания над линией фронта вражеский снаряд угодил в бомболюк. Бомбы взорвались, и на высоте около двух километров самолет рассыпался на мелкие части. Штурман и стрелок погибли, а Островского паши солдаты нашли в глубоком снежном сугробе без сознания. Парашют был при нем, но . не раскрытый, в ранце. "На память" о том редчайшем событии у летчика остался неустранимый вывих ноги. Но вывихнуть ногу можно, споткнувшись и на ровном месте, а здесь - два километра неуправляемого падения! Островского можно бы поздравить со вторым рождением, а он - в прошлом классный футболист - больше всего, кажется, переживал, что теперь нельзя будет делать резких движений. В воздухе старший лейтенант чувствовал себя, как когда-то на футбольном поле: при атаках вражеских истребителей маневрировал умело, подставляя их под огонь бортовых пулеметов, А позже, рассказывая о воздушном бое, по футбольной привычке называл фигуры пилотажа "финтами" и "дриблингом", причем, как говорится, на полном серьезе. Островский и в самом деле был человеком рассудительным, опытным. В дальнейшем он возглавил 3-ю эскадрилью нашего полка, а моим заместителем назначили С. А. Носова. Общительный и всегда жизнерадостный, Сергей Акимович обладал высоким мастерством в технике пилотирования и неутомимостью в любой работе. Той же осенью вернулся в полк Иван Стволов. Пришел тихо, незаметно и, как бы упреждая мой вопрос о дальнейшей летной работе, протянул ворох документов. К сожалению, не всем летчикам, которым довелось выжить в самых критических обстоятельствах, удалось снова сесть за штурвал. Стволову не повезло - его списали "но чистой", надежд на возвращение в строй крылатых не оставалось, и он принял штаб эскадрильи. Правда, затем ему удалось перейти на летную работу в корпусную эскадрилью связи, вооруженную самолетами У 2. Середина января 1944 года застала нас уже под Ярцево, на аэродроме Сермелево. Война шла своим чередом и как бы в стороне от нашего нового места базирования, которое нельзя было назвать ни фронтовым, ни тыловым. Зато сами мы называли свой полк "кузницей кадров", что больше подходит для авиационного училища, чем для боевой гвардейской части. Но, обучая молодежь летному и тактическому мастерству, мы не забывали и о боевой готовности, о возможности в любую минуту, подвесив бомбы, лететь по приказу на уничтожение заданной цели. Такова уж участь полка, волею судьбы числящегося в резерве Ставки Верховного Главнокомандования. Наверное, у нас условия для ввода молодых летчиков в строй были получше, чем в других авиационных частях. Даже учебно-тренировочные самолеты имелись теперь в каждой эскадрилье. И все же время от времени мы испытывали дефицит в летном составе. К предстоящим решающим боям мы готовились тщательно, как никогда раньше. Все молодые экипажи не только выпустили самостоятельно, но научили летать в облаках и ходить строем. Провели даже летно-тактические учения для отработки маневра в группах, отыскания с воздуха различных объектов и поражения их как с горизонтального полета, так и с пикирования. И все-таки летного состава у нас не хватало. В значительной мере это объяснялось еще и тем, что теперь, когда гвардейским стал весь наш авиакорпус, штатная численность полков несколько возросла. Командование постоянно занималось вопросами доукомплектования частей. Самые подготовленные экипажи собирали в соседнем полку, которым командовал талантливый методист и умелый тактик полковник А. А. Калачиков. Судя по всему, там готовились к действиям в наиболее сложной метеорологической обстановке. Забрали и у нас несколько экипажей, в том числе два из нашей первой эскадрильи. Вот и не стало обученной, слетанной девятки. Хорошо хоть "потери" на этот раз оказались не боевыми. Да и "свято место пусто не бывает" - летчиков и штурманов теперь в училищах готовили достаточно, дадут, конечно, мне молодых, а вводить их в строй - уже не привыкать. Наступила весна 1944-го; полевые аэродромы раскисли, стало не до полетов. Даже с места на место самолеты перетаскивались трактором. В это время занимались в основном теорией, изучали тактику. Чтобы люди не скучали в часы досуга, организовали художественную самодеятельность. Душой ее стали аккордеонист-любитель техник по авиаспецоборудованию Пронин, механик Н. И. Тяк (ныне заслуженный артист РСФСР) и лейтенант С. А. Носов. В первых числах мая меня вызвали в штаб и предложили двухнедельный отпуск. Это было настолько неожиданно, что я даже растерялся . На сборы дали двое суток, хотя мои скромные пожитки всегда находились при мне. Сдав эскадрилью Носову, получил отпускной билет, проездные документы и пошел докладывать командиру полка о готовности к отъезду. В землянке у Панкова в это время находился генерал Сандалов. Чтобы не мешать их разговору, решил подождать на скамейке. Через несколько минут дверь отворилась и из штаба вышел генерал. Увидев меня, он пожал мне руку и с загадочной улыбкой сказал: - Вот и хорошо, что встретились. Как говорится, на ловца и зверь бежит. Не успел я сообразить, какое отношение эта охотничья присказка имеет ко мне, как генерал сам все разъяснил. Оказывается, в дивизию прибыла группа летчиков, ранее летавших на американских "бостонах". Надо было за полтора-два месяца полностью подготовить их к боевым действиям на Пе-2. Для этого всех новичков включили в одну эскадрилью. - Между прочим, - заметил Сандалов, - вы, насколько мне помнится, летали на "бостонах" и лучше других знаете, что необходимо летчику для освоения более сложной машины. Ну, так как же порешим? На его вопрос ответил Панков. Он сказал, что нет никакого смысла лишать меня отдыха, на который я наверняка уже настроился. Но комдив, словно не расслышав этой реплики, продолжал испытующе смотреть мне в глаза. Было ясно, какого ответа ждет генерал. В шутливом тоне я сказал, что готов пожертвовать этой поездкой в тыл, если сразу после войны мне предоставят трехмесячный отпуск. - Согласен, - рассмеялся генерал. - Мы ведь задолжали вам еще больше. Значит, отпуск - за мной. А теперь берите "бостонщиков" и делайте из них настоящих пикировщиков. Сдал я в штаб все документы и вернулся в свою эскадрилью. На душе сразу стало как-то спокойнее: не надо перестраиваться на другой режим. Да и дело, судя по всему, мне поручалось нужное, интересное. На следующий день всех летчиков 1-й эскадрильи перевели в другие подразделения. Со мной остались лишь два офицера, умеющих водить звенья, - Сергей Носов и Петр Карпов. Они же должны были помогать мне в переучивании летного состава. Боевая эскадрилья снова, в который уже раз, превратилась в учебную. Прибывшее пополнение оказалось полностью комсомольским. С подполковником Стасишиным - заместителем командира полка по политической части - стали думать, как лучше направить все помыслы молодежи на быстрейшее освоение новой техники. Решили на открытом партийном собрании обсудить задачи, связанные с переучиванием. Выступления коммунистов были проникнуты настоящей заботой о повышении боеготовности части. Каждый брал на себя конкретные обязательства. После собрания заметно активизировались и пропаганда боевых традиций, и обмен боевым опытом. Коммунисты эскадрильи были расставлены таким образом, что вне поля зрения партийной организации не оставалось ни одного из прибывших авиаторов. Мы с Носовым и Карповым взяли шефство над летчиками, Аргунов, Студнев и Трембовецкий - над штурманами, а Игорь Копейкин, Шиян и Гребенников в свободное время проводили дополнительные тренировки со стрелками-радистами. Учебной базы у нас, по сути дела, не было, мы располагали лишь схемами и плакатами, изготовленными Полонским, Коровкиным и Тарасенко под руководством инженера эскадрильи Каталина. Отсутствовали и методические пособия. Мы с командирами звеньев сами составляли программы занятий, готовили конспекты лекций, дотемна просиживали за планированием летной подготовки, радуясь тому, что продолжительность дня постепенно увеличивалась. Одновременно шло формирование летных экипажей. Когда они были укомплектованы, за ними закрепили боевые машины и технический состав. Авиаспециалисты падали проводить занятия непосредственно в кабинах самолетов. На изучение новичками авиатехники, теоретических дисциплин и прием от них зачетов ушел почти весь май. Только в последние дни этого месяца удалось сделать с обучаемыми по два-три провозных полета. Зато в июне летная работа развернулась вовсю. Инструкторы буквально от зари до зари не вылезали из кабин. Стойко переносил невероятную нагрузку и наш единственный Пе-2 с двойным управлением. Как его только ни "прикладывали" молодые летчики! Тут были и "козлы", и "плюхи", и повторные касания колесами полосы после отрыва. Большинство ошибок были, можно сказать, закономерными: взлет и посадка на "петлякове" значительно сложнее, чем на "бостоне". Поэтому инструкторы вмешивались в управление лишь в тех случаях, когда возникала угроза безопасности полета. При обучении в столь сжатые сроки только максимальное доверие к обучаемым и предоставление им возможной самостоятельности могли обеспечить успех. Такая методика полностью себя оправдала. Почувствовав, что им доверяют, молодые летчики старались не подвести своих наставников, упорно учились на земле и в воздухе, с каждым днем летали все лучше, увереннее. Скоро все они вылетели самостоятельно, в том числе однофамильцы Петра Карпова и Игоря Копейкина. Теперь у нас Карповых и Копейкиных стал "двойной комплект", и они тут же, с легкой руки остряков, получили порядковые номера "во избежание путаницы при вызове". Усталые, но окрыленные успехами, возвращались мы но вечерам на свои "квартиры", чтобы через 4-5 часов начать очередной, не менее сложный трудовой день. Будил нас на заре адъютант эскадрильи Стволов, успевший к этому времени даже побриться. Групповую подготовку в составе звеньев завершили точно по графику. Молодежь уже набралась сил и летала хорошо. Начались полеты строем в составе эскадрильи и на полигон одиночно для отработки бомбометания с пикирования. К сожалению, на этом курс обучения прервался. 18 июня поступил приказ о перебазировании полка на новое место, и через два дня мы перелетели на прифронтовой аэродром Вятша. Судя по тому, что о последующих задачах нам ничего но сообщали, а только предупредили о строжайшей конспирации, мы поняли, что на нашем участке готовится наступление. Перед нами располагалась крупная оршанско-витебская группировка противника.